Шахта

Вдруг чувствуешь болезненный укол в щеку, потом другой – в ухо или в шею. Опять мерзкие кровопийцы нашли дырочку в накомарнике. Хочешь смахнуть их с лица, а нельзя – резкое движение собьет настройку уровней. Еще укус в щеку. Думаешь только о том, где же эта проклятая дырка, ведь с вечера проверял и перепроверял этот чертов накомарник. Вот особо каверзная мошка заползла в ноздрю. Чихаешь, конечно, и Грехов бросает сердитый взгляд. Вокруг него клубится уже гудящее облако. Лицо его, сплошь покрытое насекомыми, чернеет, потом начинает менять цвет, набухая красными каплями. На спине, на выгоревшей добела куртке, – множество слепней и оводов. Сознавать, что и на моей спине творится то же самое, было просто невыносимо. Поведешь осторожно плечами, и точно – сзади раздается слитное возмущенное гудение. «Не обращайте внимания, они не могут прокусить», – бормочет, не глядя, Грехов. Я ему: «Не стерпел, извините». – «А надо бы потерпеть». Вскоре и под моим накомарником собиралось порядочно гостей. Они лезли в глаза, в рот, в ноздри, в уши… Укусы в веки особенно болезненны. А прошло только два часа, значит, предстояло вынести еще пять, если не больше. Страшная маска на лице Грехова выглядела каменно-неподвижной. По-прежнему он монотонно вращал винты и диктовал цифры, изредка только осторожно менял вату в ноздрях. Мне безумно хотелось заорать, разодрать в клочья накомарник, разломать все вокруг, да хоть бы и вниз спрыгнуть с чертовой вышки. Но на самом деле его маска медленно, час от часу, менялась, постепенно превращаясь в гримасу неимоверного страдания. То тут, то там капельки крови сползали с нее. Вдруг он медленно провел по лицу ладонями, стирая кровавую кашицу. «Черт! Опять не выдержал!» – Грехов достал из кармана платок, пропитанный тройным одеколоном, и обтерся. В перчатках и накомарнике было уже очень жарко, некоторые, особенно вредные паразиты заползали под воротник и дальше, даже на живот, и кусали там. Я начал все-таки чесаться, пытаясь делать это незаметно. «Что, Женя, киксуете?» – «Не могу больше терпеть!» – «Оттого что вы чешетесь, будет только хуже». – «Знаю, но не могу!» – «Уже меньше половины осталось, сегодня быстрее идет, может, успеем». В его голосе послышались умоляющие нотки, и мне стало стыдно. Который день мы пытались выполнить наблюдения на этой вышке, и каждый раз не успевали. «Терпение, Женя! – улыбнулась страшная маска. Страницы журнала неуклонно покрывались раздавленной мошкой и новыми цифрами.

Вдруг щека его нервно дернулась. «Что?» – «Веха на Острой запрыгала. Пока еще не фатально». Духота все усиливалась, едкий пот заливал мне глаза, приходилось без перерыва смаргивать, укусы ужасно зудели. Нагретый воздух над сопками задрожал, расслоился, пошел извиваться прихотливыми лентами. «Всё! – упал на колени Грехов и ударил кулаком по настилу. – Конец!» Он жадно, дрожащими руками, достал папиросу, раскурил. «Сколько направлений недобрали?» – «Одно». – «Только одно?! А может, можно…» – «Нет. Вы же сами знаете, если бы даже один отсчет недобрали, и то всё насмарку». Я сорвал накомарник, принялся драть ногтями искусанное лицо и тереться спиной о перила. Грехов же педантично, неторопливо упаковал теодолит и молча полез с ним вниз. Я – за ним. Достигнув последней ступеньки, он осторожно поставил рюкзак и тогда только расслабился – бросился на землю и начал кататься, взрывая мох, бешено колотя руками и ногами и дико взревывая. Вокруг, кроме меня да пары флегматичных гиляков, все равно никого не было, а я – привык. Подобное происходило каждый день. Сам я разделся и сиганул с кочки в ручей. Вода была ледяная, это очень помогало. Когда я вылез, Грехов уже спокойно курил, потом, злобно скалясь, принялся обтираться своим одеколоном, запасы которого были у него неиссякаемыми. Кожа на его лице, шее и руках стала багровой, как ошпаренной.

Все это продолжалось день за днем, повторяясь даже в мельчайших деталях. В одно и то же время, когда до успеха оставалось рукой подать, движение нагретого воздуха и наползавшая с востока дымка заставляли нас прекращать работу. Каждый вечер, брюзжа на погоду, гнус, начальство и жизнь вообще, Грехов выпивал свой стакан водки и засыпал. Со мной же начало твориться неладное. Вроде с ума начал сходить потихоньку. Перестал бриться, лицо в дополнение к шишкам и болячкам покрылось раздражающе жесткой щетиной. Ночью, скорчившись в спальнике, я заставлял себя думать о далеких, отвлеченных материях. Ожидание очередного дня бессмысленных мучений, стало пыткой само по себе. «Женя, мой вам совет – напейтесь», – предложил мне как-то начальник. «Ничего, обойдусь!» – выдавил я, а у самого вдруг горло перехватило от подступивших слез. Ужаснее всего была эта одинаковость, неотличимость каждого нового дня от всех прошедших. Одна и та же еда по утрам, один и тот же туман, небо без единого облачка, потом жара и дымка. Даже оводы, кружившие вокруг, казались уже старыми знакомыми. Каждый вечер я в клочья рвал очередной накомарник, в котором гнус всегда находил какую-то прореху, а я – никогда.