Шахта

– Эх, мать твою, субчики-голубчики! Наддай, братцы! – неслось отовсюду сквозь грохот конвейеров и откатки.

И братцы наддавали и наддавали, щедро питая ненасытную черную змею.

Ровно за час до окончания смены Романовский позвонил на участок.

– Ну, как дела, сколько тонн выдали? – сглотнув, спросил он делано ироническим тоном.

– Сто сорок, – беззаботно ответил Буряк, – ништяк, нормально все будет, товарищ начальник.

Романовский не нашелся что сказать и повесил трубку. Нарядчица принесла ему чаю. Когда он размешивал сахар в крутом кипятке, пальцы его дрожали и железная ложечка мелко стучала о тонкие стенки стакана.

В результате Буряк отгрузил сто шестьдесят тонн – сто десять процентов нормы.

Его рабочие, сдав лампы и жетоны, вывалились гуртом на чистый, отдающий полынью воздух. Щурясь на послеполуденное солнышко, они вяло стягивали ставшие вдруг такими тяжелыми робы и неторопливо брели к дверям душевой. Кто-то блаженно прикуривал уже вторую цигарку – первые были разом засмолены еще в клети. Кто-то отвесил заковыристый комплимент толстомясой учетчице. Кто-то заржал.

Неподалеку за стеклом полускрытого бурьяном окошка белело спокойное, задумчивое лицо Зощенко. Глаза его, увеличенные выпуклыми линзами пенсне, прикованы были к едва заметно качавшимся побегам молодой лебеды. А перо в руке как бы само собой выводило: 110 % – в соответствующей графе, в конце страницы наполовину уже заполненной амбарной книги, заранее аккуратно расчерченной от начала до конца.

Прошло лето, лебеда пожелтела, а потом пожухла и почернела. Под окном намело грязноватый сугроб, который потом опал, ушел в землю, чтобы уступить место новой, молодой и жизнерадостной зеленой поросли.

Глава 5. Параллельный способ

В первые пятилетки грамотных специалистов не хватало. Особенно энтузиастов, выращенных и обученных советской властью. Поэтому недавних выпускников ВТУЗов в то время нередко продвигали на командные должности. Евгению Семеновичу Слепко, например, едва исполнилось двадцать шесть лет, а он уже руководил строительством крупной шахты. Этот чернявый, загорелый паренек, неуклюжий и совершенно несолидный, в огромном кабинете, доставшемся ему в наследство от предыдущего начальника строительства, среди тяжелой, красного дерева мебели, бархатных штор и знамен казался случайным посетителем, затесавшимся туда по ошибке.

Родился Слепко на Дальнем Востоке, в унылом горняцком поселке, затерявшемся между безымянными сопками. Ребенком вместо сказок слушал он, засыпая, медленные корявые рассказы пьяного отца об опасной, но такой притягательной работе там, глубоко внизу. Но отец погиб в завале, мать пошла в уборщицы на станцию, и вскоре все их семейство переехало в большой город. Воспоминания детства, прошедшего под терриконами, теряя, как водится, серые будничные детали, становились всё более красочными и счастливыми. Новые одноклассники дразнили его, он дрался, ревел, ничего не помогало, приходилось терпеть. Позже, студентом местного Политеха, сидя одинокими вечерами за конспектами, часто голодный, Евгений сладко мечтал о будущей жизни в избранном кругу горных инженеров, когда, встав вровень с этими важными господами, он посмеется над нынешним убогим существованием. Тоскливая зависть к развеселому времяпрепровождению однокашников только подстегивала его. И, в отличие от них, он закончил курс вполне подкованным специалистом.

Но придя наконец десятником на шахту, Слепко почувствовал себя в форменной трясине. Организация работ оказалась совершенно бездарной, расхлябанной, граничащей с вредительством. Применявшиеся технологии давно устарели, а окружающие, все до единого, от начальника шахты до последнего подсобника, даже комсомольцы и члены партии, оказались пьяницами, бездельниками или косными ретроградами, по уши погрязшими в мелочовке.

До отказа заряженный книжными знаниями, туманными идеями, расплывчатыми планами и мальчишескими мечтами, он сам себя назначил ударником железного потока революционного преобразования страны, гремевшего из раструбов репродукторов, с полотнищ киноэкранов и газетных страниц. Он выскакивал на собраниях с воспаленными, горячечными речами, неистово ругался с начальством, требуя немедленных, радикальнейших и всеобъемлющих перемен. Он мог быть то невозможно грубым, то, как ему самому казалось, хитрым до изумления. Действительно, когда этот смуглый брюнет с горящими глазами наседал на какого-нибудь ответственного работника, ставя даже в приватных беседах чисто технические вопросы в острополитической и конкретно личной плоскости, он почти всегда преодолевал любое сопротивление. А если оппонент все же продолжал упорствовать, Слепко удваивал напор, стремясь любыми средствами устранить препятствие со своего пути, совершенно искренне полагая, что со столь явными противниками Дела церемониться нечего. Дружеские намеки на рискованность подобной манеры поведения он пропускал мимо ушей или беззаботно отшучивался, называя их чушью собачьей.