Шахнаме. Том 1

Двумя вещами власть берут себе над миром
Одна — что белый шелк, другая — как шафран...
Одна — что сталь меча, другая — золотая
Монета, и царей на ней стоит чекан.
Тому, кто власти ждет, тому необходимо,
Чтоб в этом добрый знак ему был небом дан,
Чтоб щедрая рука и красноречье были,
А в сердце — с ласкою жестокость и обман...
Удел немногих власть — орел, парящий в небе.
Не в силах взять ее и лютый лев, кабан...
Мечом ее берут и золотом, кто может,
Чтоб удержать, ее привязывают стан.
Когда удача есть и золото без счета,
Излишни красота тому и царский сан.
Отвага, щедрость, ум нужны при этом деле,
Судьба не даром ведь дает на то фирман!

И, конечно, вспоминаешь благородные в своей мужественной простоте строки Рудаки:

В дни испытаний суровых узнаешь
Доблесть, величье и силу вождя.

Таким образом, Фирдоуси — не исключение по своей идеологии в богатой талантами литературе таджиков и персов того времени.

Но вместе с тем, Фирдоуси настойчиво подчеркивает идею равенства всех перед законом и великих и малых, пастырей и пасомых (стада — раме). А в некоторых случаях, например словами мятежника-повстанца, говорит: «Не всякий, кто больше, — лучше...» (на хар кас ке у мехтар у бехтар аст).

Так просто и естественно сливались в творчестве Фирдоуси противоположные тенденции, создавая своеобразие поэмы: аристократической, и народной одновременно. Как великий поэт, он выразил то, что мог слышать, хотел слышать и слышал в годы ужаса и гнета.

И еще одна общая характерная черта мировоззрения, творчества и, по-видимому, личности Фирдоуси. Это его глубокая человечность, гуманизм, очевидный при чтении любого эпизода «Шахнаме»: «Того, кто ушел с пути человечности, считай дивом-демоном, не считай его человеком».

В источниках были общие моральные сентенции, прописи добродетели. В «Шахнаме» они получили новую силу, искренность звучания, поэтическое наполнение. Имя гуманиста Фирдоуси стоит в одном ряду с великими именами других человеколюбцев — Низами, Са‘ди, Шота Руставели, Хафиза, Навои.

Особенно заслуживает внимания галлерея чудесных женских образов «Шахнаме». Не следует, как это часто бывает, искажать исторической перспективы и распространять представление о женщине-гаремной затворнице, темной, забитой, лишенной прав, на все периоды жизни даже и мусульманского Востока. То, что было верно, типично для периода упадка, разложения феодализма, не вполне соответствовало периодам подъема, развития феодализма, еще исторически прогрессивного в X—XII и даже в XIV—XV столетиях. И жизнь и литература нередко давали образы женщин, принимавших деятельное участие в жизни, занимавших почетное место и в ряду господ положения — мужчин. Характерна известная надпись на медресе Улуг-бека в Самарканде: «Стремление к знанию есть обязанность каждого мусульманина и мусульманки» (XV в.).

Тем не менее, реакционные тенденции, взгляды, впоследствии ставшие господствующими, имелись и в раннее время расцвета феодализма. И, может быть, ничто другое так не подчеркивает гуманизм творчества Фирдоуси, как создание образов женщин, героических в своей женственности и женственных в своем героизме. Их много — и героинь больших сказаний и эпизодических фигур повествования: Рудабе, подруга Заля и мать Ростема, Техмине — мать Сохраба, иранская героиня Гордаферид, пленительная Мениже, дочь Афрасиаба, глубоко женственная коварная Судабе и многие другие. Порой они заслоняют фигуры основных героев — Ростема, Исфендиара, Заля, Сама, Сохраба, Сиявуша и других исполинов народной эпопеи. Как тонко и по-рыцарски целомудренно, благородно рисует Фирдоуси своих героинь (и героев) в моменты, казалось бы «рискованные» (свидание влюбленных Заля и Рудабе в ее девичьем чертоге, ночное посещение Ростема влюбленной Техмине)! То, что поэт, запечатлев на страницах своей книги чудесные образы женщины-подруги, женщины-матери, женщины-героини и, наконец, просто женщины-человека, пронес их сквозь столетия вместе с немеркнущим светом человечности и благородной любви, представляется одной из великих заслуг автора, одной из основных причин бессмертия поэмы.

VII. ЗАКЛЮЧЕНИЕ