Шах и мат

Марк внезапно оказался за спиной Разумовского и нанес по корпусу три точных удара, от которых Сергей словно подкошенный рухнул на пол. Острая боль пронзила тело и отдалась в пятках. Сергей не знал сколько времени уже отбивался от атак Крицкого внезапно появляющегося, словно призрак, из царившего в тренировочном зале полумраке и так же исчезающего после серии ударов. Саднил левый бок, сильно пострадавший; Разумовский рукавом отер с лица пот. Он чувствовал, что еще парочка таких ударов, и он больше не поднимется.

Необходимо было отключить инстинкты и начать думать головой.

«Так, он хорошо знает зал, физически вынослив, и ему помогает полумрак. А я истощен, воля к сопротивлению практически подавлена. Никаких преимуществ».

Мысли проносились в голове с бешеной скоростью.

С правой стороны послышался шорох. Разумовский подался влево и стал отступать.

Крицкий появился также неожиданно и нанес два удара, нацеленных в лицо. Первый Разумовский блокировал, от второго увернулся, продолжая отступать, пока не уперся в стену.

«Твоя усталость и есть преимущество», — возникла догадка.

Можно попытаться использовать этот фактор против Марка. Надо подпустить его поближе, дав понять, что сил сопротивляться не осталось, а затем сбить подножкой и перевести на болевой…

…Как всегда, помятый, но довольный собой, первым из зала вышел Разумовский, чем вызвал неподдельное удивление майора Архангельского и остальных инструкторов. Следом с понурой головой и чуть прихрамывая, появился Марк, придерживающий вывихнутую левую руку. На щеке Крицкого красовался кровоподтек, нижняя губа была разбита — результат контрольного удара ногой после болевого приема Разумовского.

* * *

Разумовский и Крицкий допивали по второй бутылке нефильтрованного пива, предусмотрительно припасенного Марком, разговаривая о многом, но больше о жизни.

— Я, наверное, один из тех, кто попал в органы, можно сказать, случайно, — произнес Марк. — Сам и не помышлял о службе. Собственно, после окончания сверхсрочной в десантуре дал слово — с погонами покончено…

…Вернулся в конце сентября, как раз ко времени уборки поздней капусты, а там и ноябрь не за горами — а значит, можно закалывать свинью. Мамка одна не справлялась, возраст… силы уже не те, что раньше. Вот и решил: настала пора возвращаться домой. Да вот только дом, как оказалось, изменился до неузнаваемости. Некогда тихое и спокойное село, где каждый друг друга братом считал, превратилось в гниющую дыру. Теперь здесь процветали порок, наркомания и алкоголизм. Изменилось абсолютно все: жизненный уклад, ценности, понимание добра и зла…

Когда уходил в армию, провожала вся деревня, каждый сосед положил от себя что-то в кулек. Кто сальца, кто колбаски конской, кто сыра домашнего, даже вареной в мундире картошечки. А вернулся: только одетый в лохмотья, еле державшийся на ногах от перепоя и дрожащий, словно молодая березка на ветру, пьяница и окликнул, когда сходил с автобуса на остановке.

— Служивый, — хрипел он, — подкинь на хлебушек червонец.

Присмотревшись, узнал в этом подобии человека дядю Николая, некогда державшего самое большое стадо коз. Эх, какое молоко давали его козы — сладкое, с легким привкусом луговой травы. С краюшкой белого хлеба — просто песня, как таяло во рту.

Меня аж всего передернуло, когда, увидев действительность, я вспомнил прошлое.

— Дядька Николай? — не веря своим глазам, спросил я.

Его глаза как-то знакомо блеснули — так они блестели раньше, много лет назад.

— Маркуша? — голос, и без того хриплый, еще больше осип.