Шаг в сторону

— Извините, — говорю я, — но вы все немного драматизируете. В те годы, когда можно было для себя что-то решить, вы выбрали известный путь. Если бы вы выбрали другой, может быть, сейчас у вас бы и были права на какую-то благодарность, которой вы хотите. Только и это бы не дало вам права нарушать закон.

Мне было немного стыдно. Я знал, что мне легко говорить. Сорок лет назад было немного труднее выбирать, чем сейчас.

— Вы что, хотите мне здесь прочесть политинформацию после того, как вы меня так разукрасили? Это на вас похоже.

— Извините, — говорю, — не я первый начал. И уж раз мы об этом говорим, то пожалуйста. То, чему вы служили, рухнуло, у вас нет никакого права требовать благодарности от людей, против которых вы всю жизнь боролись. Все равно, делали ли вы это по убеждению или из-за куска хлеба.

Мне уже не было его жалко. Я не казался себе воплощением исторической справедливости. Человек никогда не кажется сам себе воплощением абстрактного понятия. Мне уже не казалось, что он только на старости лет испортил себе жизнь преступлением. Он, собственно, всю свою жизнь портил с самого начала по своей инициативе. Самая противная профессия, по-моему, — это заставлять других смиренно, без шума терпеть несправедливость.

— Надеюсь, вы понимаете, что не имеет никакого смысла запираться, — сказал я ему и сделал рыбьи глаза. — Не будем спорить из-за очевидных фактов. Кто туда положил эту сумку?

— Я не знаю.

— Что? — для разнообразия я грозно посмотрел на него.

— Ей-богу не знаю, — твердил Жачек. — Она уже там лежала.

— Когда?

— Две недели назад.

— А вы взяли из нее эти часы?

— Да.

— Только одни?

— Да.

— Почему?

— Видите ли, я думал, что пропажу одних сразу не заметят.

В этом он был прав.

— Вы знали, что с этими часами не все в порядке?

— Знал.

— Что вы думали?

— Что это краденые.

Ага, старая школа!

— Что вы с ними сделали?

— Продал их пану доктору.

— Почему?

— Не хотел их держать у себя.

— Сколько он вам за них дал?

— Триста.

— Почему вы не заявили, об этом я вас не спрашиваю. Просто не заявили. Что вы делали потом?

— Как потом?

— Ну, я хотел спросить, интересовались ли вы и потом этой сумкой? Ходили на нее взглянуть?

— Да. Но ее уже там не было.

— Когда вы ее нашли там в первый раз?

— В воскресенье вечером.

— Когда вы снова пошли посмотреть?

— В понедельник утром.

— Ее уже там не было?

— Нет.

— Когда вы продали часы доктору Вегрихту?

— В среду.

— Почему не раньше?

— Потому что раньше он не приезжал.

— А почему вы их продали именно ему?

— Ну, в деревне мне их продавать не хотелось, а у пана Кунца уже есть часы. А потом у пана Кунца на новые все равно нет денег.

— Ну, послушайте, а как вы наткнулись на эту сумку?

Наступило молчание. Очевидно, ему не хотелось об этом говорить.

— Я, знаете, всегда, когда уйдут туристы, смотрю, не потерял ли кто чего.

— Чтобы потом сдать в бюро находок, да? Ну, это уже ваше дело. Ну, а теперь скажите мне, что вы делали в воскресенье ночью в караульном помещении и сколько раз вы там за эту ночь были?

— Я был там два раза. Один раз после ужина, а другой раз, когда вы там были.

— А чего вы там искали?

— Я смотрел, там ли сумка, потому что хотел узнать, кто ее туда положил и кто за ней придет.

Ясно было зачем. Хотел шантажировать преступника, потому что другого ждать от него нечего. Но разве это докажешь!

— Вы туда ходили все это время каждый день?

— Да, ходил.

— А когда вы снова нашли эту сумку?

— В субботу утром.

— В пятницу ее еще не было?

— Нет, в пятницу еще не было.

— Ну, а как же вы туда ходили каждый день, если пана Кунца на неделе не было?

— Старуха попросила у пани Ландовой ключи, сказала, что идет убираться.

С меня было достаточно, а кроме того, в двери просунулась пани Жачкова и злобно поглядывала на меня.

— Канцелярия на первом этаже, — сердито сказала она. — И никто там от меня ничего не хотел.

— Очень может быть, — признался я, — но зато я вам хочу что-то сказать. Садитесь.

Она взглянула на своего мужа. Он кивнул. Села. Обратите внимание, что за долгие годы супружества всегда один подчинит себе другого. Здесь верховодил, несомненно, Жачек.

— Так слушайте, — говорю, — чтобы нам здесь долго не задерживаться. Я из уголовного розыска.

— Господи, грехи твои! — тихо вскрикнула старуха.

— Да, господи, грехи твои, но ваши-то наверняка, потому что на совести у вас грехов больше, чем достаточно.

— Мы ничего… — начала пани Жачкова, но муж решительно остановил ее.

— Ваш муж украл из найденной сумки часы, — продолжал я, — хотя он мог предположить и предполагал, что имеет дело с незаконно присвоенными предметами. Он не заявил об этом в органы, часы оставил себе и продал их доктору Вегрихту за триста крон. Потом он следил, когда сумка снова окажется на своем месте, и когда застал там ночью меня, то чуть не задушил, так что я, к сожалению, должен был столкнуть его в подвал. Он это признал. Думаю, что вы о многом из того, что я сказал, уже знали.

Она начала плакать.

— Тихо, старуха, — сердито сказал Жачек, Потом она уже всхлипывала совсем тихонько.