Сфера времени

— Послушай Жирослав, чтоб ты Ретке женихом был, я не против. Но замуж за тебя этой осенью она не пойдет. Ты, насколько я знаю, лишь на год старше девочки. У тебя нет ни своего двора, ни дома, куда ты приведешь молодую жену. Твой отец и так не обрадуется, что ты против его воли посватался, но это уже сам решай с ним этот вопрос. Поэтому сначала я хочу удостовериться, что в дом она твой войдет не бесправной невесткой, а хозяйкой.

Боярский сын скривился. «Права ведьма, во всём права. Ну, хоть не отказала. Только сколько у него времени, пока кто-то другой девчонку под венец не сосватает? Год? Два? Может, умыкнуть? А потом жить в отцовом доме и бояться, как бы батюшка блуд с молодой невесткой не сотворил? Нет. Отцеубийцей быть не хочется».

— Будь, по-твоему, Ефросинья Давыжая, — наконец выдавил Жирослав. — Только позволь в церкви объявить о том, что сговорена Ретка.

Фрося вопросительно посмотрела на Давида, тот кивнул.

— Хорошо.

Ретка стояла за дверью и рыдала. Отказала матушка, не позволила скорой свадьбе быть. Отослала жениха, да ещё с позором, мол, ни кола ни двора нет. А тот и согласился подождать. Так и дождаться можно, что старой девой останешься. Будешь всю жизнь чужих деток нянькать. А ей мил Жирослав хоть в тереме, хоть в избе крестьянской. Как она обрадовалась, когда парень свататься пришел, но нет, не снять ей с мужа сапоги. Найдет себе другую, у которой матушка более добрая, сговорчивая.

Очнулась девочка только тогда, когда холодный водопад обрушился ей на голову. Ефросинья стояла на кухне и держала в руках пустой кувшин.

— Истерить прекрати. Иди, умывайся, одевайся в сухое и спать. Объявят завтра в церкви, что я на тебя Жирославу согласие дала. А ты пока приданное собирай да грамоту учи. Заодно подумай хорошенько, надо ли тебе такое счастье или другое, получше найдешь. Парень, конечно, не дурак, но уж сильно сам себе на уме. Поэтому и срок дала минимум полтора года.

Мокрая Ретка еще порыдала на груди у Фроси, попричитала, что молодой боярин себе другую найдет, но наконец успокоилась и ушла к себе, а Фрося подумала, что сколь угодно могут меняться века и декорации, но туман в голове семнадцатилетних неизменно останется розовый.

Теплая зима превратилась в слезливую весну. После наступило жаркое лето. Жизнь в Муроме шла своим чередом. Князь Владимир после случившегося с супругой сильно сдал, и бояре тянули одеяло власти на себя. Давид еще весной ушел вместе с войском Всеволода на юг воевать с печенегами. Ефросинья осталась на хозяйстве. Супруг перед отъездом попросил проследить за его уделом. Подписал грамоту, уведомил старост и отбыл. Наладка отношений между Фросей и главами деревень шла туго. Хозяйка терпела, старалась сгладить углы, но когда в одном из сёл скрыли куриный мор, сняла старосту, лишила надела и выгнала вон. Тиун еще и выпороть предложил, но Ефросинья не позволила, хоть и зла была сильно. Не понятно, конечно, чем она могла бы помочь несчастным птицам, но сам факт, что сегодня скрыли смерть животных, а завтра постараются замять вспышку чумы, заставил действовать жёстко.

Тонкую ткань, которую сделали мастерицы Герасимок за зиму, покрасили, немного приваляли и продали в десять раз дороже, чем изначально стоило сырьё. После чего Фрося строго-настрого запретила сбывать руно. Только нитки, сукно или готовую одежду. Староста, посчитав выгоду, согласился. Заказали еще прялок, теперь за счет крестьян, так как за работу Фрося девушкам платила.

Мужчины вернулись из похода только к октябрю. Усталые, со свежими ранами и едва зажившими рубцами. С богатой добычей и пленниками. Давид благодарил за «бинты», что нарезали за зиму из старой одежды, за «спирт» и лекаря. С лекарем помог отец Никон: оказывается, у него было в учениках несколько монахов, освоивших хирургию. Они не говорили о циркулирующих в теле жидкостях, мыли руки, кипятили инструменты, знали, как шить, понимали, для чего к ране нужно прикладывать мёд, и это уже увеличивало процент выживших в лечебнице при храме. Одного из таких монахов игумен и выделил по Фросиной просьбе в помощь Давиду.

После жаркого лета сухая, буро-коричневая осень, вспыхивала пожарами. Горели леса, а вместе с ними сёла и пашни. Огонь гнал людей к стенам Мурома.

Благодаря «голубятням», Давид меньше, чем за час, узнавал, где что случалось и со своими людьми гнал на подмогу. Дома он почти не жил, разбирая, спасая, туша, помогая строиться. Ведь чуть упустишь, и вчерашние погорельцы собьются в шайки и снова лес Муромский сделается опасен.

Свой хлеб в этом году семья не продавала, хоть и урожай успели снять до пожаров. Могло статься так, что придется раздавать зерно нуждающимся. Из-за сожжённых лесов и посевов опасность голода нависла над муромцами.