Съевшие яблоко

Она не слышала. У Лизы было одеревеневшее лицо — покрасневшее, опухшее. И волосы, всегда собранные в хвост, растрепались мокрыми слипшимися патлами по плечам и лицу. Ресницы у нее смерзлись, тонкие невыразительные губы посинели.

Никита после секундной заминки протянул руку и сам завел девочку в квартиру.

Лиза не сопротивлялась, двигалась механически и не поднимала головы. Даже когда Никита стянул с нее холодное, выпачканное в пыли и почему-то известке пальто. Присел и заставил снять насквозь мокрые ботинки. Носки у нее тоже были мокрыми.

Не зная что делать дальше, он неуверенно кашлянул, думая, что бы сделала на его месте мать:

— Замерзла? Может тебе чаю налить? Горячего…

Лиза пошла следом безропотно. В кухне она послушно села, сложила ладони на коленях, совсем как учительница заставляла в первом классе.

— Лиз, — парень боязливо заглянул ей в лицо. Окоченевшее, с расширенными зрачками. Оно почему-то казалось сегодня кривым, будто и нос на боку и рот не на месте. — Лиз, что случилось? — потряс он ее за плечо.

И тут Лиза подняла голову. Коротко глянула на Никиту, обвела взглядом: стол, кухню, чашку с чаем…

И громко отчаянно разрыдалась.

Мать часто закатывала истерики, но ее слезы никогда не бывали искренними. Это Никита понял только сейчас, когда увидел, как люди плачут по-настоящему.

Лиза поднесла к лицу скрещенные руки, прижавшись к мокрым от талого снега рукавам, и выла. Именно выла — с хрипом выталкивая из себя воздух и захлебываясь. Она тряслась всем своим маленьким телом, сжималась, усыхая на глазах и не отрывала рук от лица.

А Никита стоял в стороне и не знал, чем помочь.

Плакала Лиза долго. Так долго, что Никита уже начал томиться и топтаться на месте, не зная куда себя деть. Но постепенно рыдания перешли в свистящие всхлипывания, тяжелые сиплые вдохи, стоны. Потом прекратились и они. Только когда она окончательно замолчала и повисла тишина, парень едва слышно спросил:

— У тебя все нормально? — и сам почувствовал, как глупо прозвучали его слова.

Пару минут Лиза молчала, угрюмо уставившись в стол, а потом хриплым низким — не своим голосом спросила:

— Мне в ванную можно?

Никита опешил:

— Что? — но быстро нашелся и кивнул, — а да, конечно.

Там Лиза сунула в рот два пальца и ее вытошнило в раковину. Потом попросила зубную щетку. И долго, остервенело скребла ей по зубам, белая пена текла по подбородку, намок воротник.

Но Лиза не смущалась тем, что Никита стоит в дверях, вероятно, она вообще не сознавала его присутствия. Долго умывалась, не замечая, что намочила волосы, и вода с них капает на школьный пиджак.

Потом тихо вышла, не забыв погасить свет и методично, будто выполняя программу прошла мимо Никиты. Не взглянув открыла дверь в его комнату.

Парень вошел следом. Хотел было машинально зажечь свет.

Но Лиза неожиданно коротко и громко взвизгнула:

— Не надо!

Голос был испуганным, и Никита невольно отдернул руку от выключателя. Вошел в темноту.

Через пару секунд глаза притерпелись к полумраку, и он смог различить силуэт на кровати. Она сидела в самом углу, сжавшись в комок. Подтянула к груди колени, обняла их и скукожилась.

Неловко ступая, натыкаясь на предметы, Никита подошел и уселся рядом. От повисшего в воздухе запаха страха они сам весь напрягся и боялся лишний раз шевельнуться. Теперь даже свистящее дыхание Лизы было почти не слышно. Наконец, он решился и тихо спросил:

— Что случилось?

Она смолчала, но внутренним чутьем парень ощутил, что Лиза хочет заговорить, и подтолкнул:

— Денис Матвеевич что-то сделал? — понимающе предположил, — он тебя выгнал?

Лиза открыла было рот, даже издала какой-то свистящий звук, но снова смолчала. В темноте Никита скорее догадывался, чем видел, как на мгновение горестно искривились ее губы, подавляя подступившие слезы.

— Лиз.

И тут она звеняще с тем же визгливым свистом выкрикнула:

— Они заставили меня проглотить! Я не хотела! Они заставили!

Никита опешил:

— Кто? Что? Ты что-то пила, что-то крепкое, — и с испугом предположил, — водку?

Ну конечно ей надо было вырвать. Они же раньше пили только пиво, ягодное вино. Ей всего четырнадцать, унесет.

Хотя, что в этом такого уж страшного? Чего плакать? Он уже хотел сказать, что это ничего не стоящая ерунда, но тут Лиза засмеялась — громко, истерично "ха-ха-ха — ха-ха-ха".

И Никита понял, сам от себя не ожидал, а понял.

— Кто? — только и смог выдавить он. И произнес единственное знакомое ему имя, — Саид?

Лиза уткнулась лбом в коленки, тихо всхлипнула:

— Я не знаю. Их там много было. Меня кто-то сзади держал, я не видела, — она жалко лепетала себе в рукав, отчего слова выходили невнятными, и глотала слезы. — А тот… — она запнулась, — который впереди, — не нашлась, запуталась в словах, а Никиту и без того замутило от жалости густо замешанной с брезгливостью. Ему было мерзко. Лиза правильно сделала, что не дала включить свет — это хорошо, что она не видела сейчас его лица. Особенно, когда она сказала, — Ашот.

Последнее слово было выдавлено жалобным писком. Девочка всхлипнула и как-то совсем уж по-детски удивленно протянула:

— У него жена такая хоро-ошая.