Северо-Запад

На ее улице он сунул руку в карман, достал телефон и набрал: На тв ул. Свободна? Ответ не заставил себя ждать: Дверь не заперта. Он не был на этой улице три месяца. Его телефон снова завибрировал: 5 мин пжлс. Почему бы тебе не купить сигареты? Дополнение его разозлило: оно ставило его в глупое положение. Он зашел в душный магазин на углу и провел десять жарких минут в очереди, пытаясь отточить короткую речь, которую, как ему казалось, он решил произнести, но теперь понял, что ничего толком не решил. Зачем ему понадобилось вообще приходить и что-то говорить? Она для него больше ничего не значила. Это было настолько очевидно – она уже должна была понять. Известия о ее неадекватности уже должны были дойти до Сохо без всяких усилий с его стороны. Ей достаточно было просто выйти из дома, потянуть носом воздух – и все стало бы ясно. «Мне это ни к чему», – сказала женщина за прилавком. Она вернула ему пятьдесят центов. Кто-то за его спиной тяжело вздохнул; он быстро отошел в сторону, пристыженный, как любой лондонец, поставивший в неловкое положение другого лондонца, пусть всего лишь на секунду. Пачка сигарет лежала у него в кармане. В руке он держал сдачу. Он ничего не помнил о том, как происходил этот обмен, и потел как идиот.

Выйдя на улицу, он попытался успокоиться и настроиться на бьющую ключом жизнь. Возбудителем служило солнце, выводящее день к вечеру. Молодежь поснимала с себя футболки, словно они уже пришли в ночной клуб. На белых парнях были шлепки и шорты до колена, они пили импортное пиво из банок. Небольшая группа, на автопилоте после прошедшей ночи, тихонько танцевала у дверей ночного клуба «Г-Е-Й». Феликс тихонько усмехнулся и прислонился к фонарному столбу, чтобы свернуть сигарету. У него возникло ощущение, что кто-то за ним наблюдает и фиксирует все, что он делает («Феликс был надежный чувак с сердцем на месте, любил наблюдать за миром вокруг»), но когда эта фантазия прошла, он не знал, что делать дальше. Мимо проехала машина с тонированными окнами. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять: то, что он знал, как свое лицо, и этот испуганный ребенок, отражение которого он увидел в стекле, – одно и то же. Он посмотрел в сторону ее двери. Она была открыта; на пороге стояли две девицы и дружески болтали с водителями-сомалийцами в соседней двери. Феликс расправил плечи, придал походке жизнерадостную хромоту. («Иногда ты должен делать то, что должен!») Но никакая улыбка не заставила бы этих девиц обойтись с ним поделикатнее. Шантель начала сверлить его взглядом ярдов с двадцати. Когда он подошел, она уже со своей стороны (поскольку забеспокоилась) отказалась от всяких приветствий; ухватила двумя пальцами материю его тонкой худи, попробовала на ощупь и через секунду отпустила, словно грязь, валявшуюся на полу.

– Летний у тебя видок. Господи Иисусе. Мистер Солнышко.

– Мне ничуть не жарко. Я же тощий – мне нужны защитные слои.

– Давненько не заглядывал, – сказала белая девица с кислым лицом, Черри.

– Занят был.

– На твоем месте я бы не стала заморачиваться с ее величеством наверху: лучше уж здесь, внизу.

– Да-да-да, – сказал Феликс и показал свои золотые зубы, но он никогда не был уверен, что наверху и в самом деле какой-то особый мир. Ее величество наверху клялось и божилось, что особый. Прежде они об этом спорили. Теперь это не имело значения.

– Так я могу пройти?

Обе были крупные девицы, и их дежурная шутка заключалась в том, чтобы ни на дюйм не сдвинуться ради него, и ему приходилось протискиваться между ними. Феликс выставил вперед костлявые плечи.

– Как куриные кости!

– Одни ребра!

Черри ущипнула его за ягодицу; поднявшись на три этажа, он все еще слышал смех. Перила закончились, он повернул. Звучала классическая скрипичная музыка, из ванной доносилось громкое журчание воды, текущей из кранов. На пороге его окутал туман.

– Феликс? Дорогой, это ты? Дверь открыта! Каренин там? Принеси этого негодяя.

Каренин лежал на коврике. Феликс небрежно его сгреб. Громадный котяра обладал какой-то текучестью: невозможно было поднять одновременно его спину, живот и шею, что-то да проваливалось между рук. Он прошептал коту на ухо: «Все в порядке, К?» и вошел. Тот же жирный кот в руках, пожелтевшие старые афиши и фотографии на стенах, коробки, наполненные нотами для несуществующего пианино, сданного в ломбард еще до Феликса. Старая школа. Он знал здесь все. Покрытая слоями пыли неизменность, образ жизни, при котором все оставалось как есть. Она называла эти вещи антиквариатом. То же, что сказать: денег больше нет. Пять лет! Он уронил кота на жесткое кресло, и сиденье просело, принимая животное. Как он вообще сюда попал? Даже не подозревая, что это место будет возвращать мир в его естественное, здоровое состояние.

– Анни? Ты выйдешь?

– Я в ванне. Божественно. Входи!

– Не, не спеши. Я подожду.

– Что?

– ПОДОЖДУ.

– Не смеши меня. Принеси пепельницу.