Северо-Запад

Некоторое время они шли молча. Натан держался поближе к стенам, никогда не двигался посередине тротуара. Натали вдруг поняла, что она больше не плачет, что ее не трясет, что страх не сравним ни с одной другой эмоцией на земле в том смысле, что за него невозможно держаться больше мгновения. Она не могла не обращать внимания на эту демонстрацию различных поверхностей, существующих в мире: белый камень, зеленый дерн, красная пыль, серый сланец, коричневое говно. Идти в никуда стало чуть ли не приятно. Они, Натали Блейк и Натан Богл, перешли на другую сторону и продолжили движение вверх мимо узких многоквартирных домов из красного кирпича, вверх, к деньгам. Мир муниципального жилья остался далеко внизу, у подножия холма. Возникли викторианские дома, поначалу одинокие, потом их число стало увеличиваться. Свежий гравий на подъездных дорожках, белые деревянные жалюзи на окнах. Рекламные щиты агентов по торговле недвижимостью, прикрепленные к воротам.

Некоторые дома стоят в двадцать раз больше, чем они стоили десять лет назад. В тридцать раз.

Неужели.

Они шли все дальше. Через равные промежутки совет посадил вдоль тротуара оптимистический ряд платанов; стволы маленьких деревьев были защищены пластиковой оболочкой. Один платан уже вытащили с корнями и сломали пополам.

Из Хэмпстеда в Арчвей

Та часть Хита, где главная дорога идет точно по прямой и тротуар исчезает. Было темно, и моросил дождик. Они шли по асфальту гуськом. Совсем рядом, справа от себя Натали чувствовала машины, а слева – травянистые ягодные заросли, кустарник. У Натана для защиты были капюшон и шапка; ее волосы, сплетенные в косички и собранные в наполовину уничтоженную подкову, промокли до кожи. Время от времени он кидал ей через плечо предупреждение. Держись левее. Собачье говно. Скользко. Лучшего спутника она и пожелать не могла.

Если бы я правил миром!
               (Представьте это.)
Я бы освободил всех моих сыновей.
Черных бриллиантов и жемчужин.
Если бы я правил миром![97]

Он напевал эту песню.

Дождь усилился. Они остановились в дверях паба «За́мок Джека Стро».

Эти туфли наживка.

Это не туфли, это тапочки.

Они приманка.

Что с ними не так?

Почему они такие красные?

Не знаю. Наверное, мне нравится красное.

Да, но зачем они такие яркие? Не убежишь, не спрячешься.

Я не пытаюсь спрятаться. Я не думаю, что прячусь. Почему мы прячемся?

Не спрашивай.

Он сел на мокрую каменную ступеньку, скинул капюшон с головы, потом снял шапку. Потер глаза, вздохнул.

Наверняка есть люди, которые там живут, в лесу, сеструха.

В Хите?

Да. Там, в чаще.

Может быть. Не знаю.

Живут там, как животные. Я сыт этим городом по горло. Устал от него дальше некуда. Невезение меня преследует, Кейша. Вот в чем дело. Не я преследую невезение. Невезение – меня.

Я не верю в везение.

Ты должна в него верить. Оно правит миром.

Он снова запел. Он то пел, то читал рэп, хотя так тихо, грустно и почти неотличимо от пения, что Натали почти не чувствовала разницы.

Опять эта ебаная вертушка.

С этими словами он вытащил из кармана пакет «Золотой Вирджинии», расправил на коленке «ризлу». Натали подняла голову. Натан попытался плотнее прижаться к двери. Они вдвоем смотрели на вращающиеся винты, которые прорезали одеяло туч. Они курили и курили. Она никогда еще в жизни не была под таким кайфом.

Дождь не переставал.

Я могла бы показать тебе дневник. Твое имя. Каждая третья строчка – твое имя. Моя подруга Ли, ее дневник. Таким, по сути, было мое детство – слушать, как она говорит о тебе! Она этого никогда не признает, но парень, за которого она вышла, – он на тебя похож.

Неужели.

Мне странно, что ты мог быть настолько важен для другого человека и так об этом никогда и не узнал. Ты был так… любим. Почему ты это делаешь? Ты мне не веришь?

Не, так оно и есть. Это такая истина, которую все время повторяла моя мать. Всякий влюблен в своего друга, когда ему десять лет. С его маленькой круглой головкой. Такого умненького и живого. Все любят друга, когда ему десять. А потом с ним начинаются проблемы. Невозможно всегда оставаться десятилетним.

Нельзя такие страшные вещи говорить ребенку.

Ну, это как ты видишь, а я вижу по-другому. Для меня это просто истина. Она пыталась донести до меня что-то истинное. Но кто станет слушать? Когда тебе хочется слышать какую-нибудь другую хрень. Ах, Натан, я помню, ты был такой и сякой, и ты был такой маленький заебыш, ну, такой сладкий, ты меня понимаешь? Чудные воспоминания. В последний раз, когда я был на твоем дворе, мне было десять, сестренка. Твоя мать после этого меня в калитку не пускала, уж ты поверь.

Это неправда!

Когда мне стукнуло четырнадцать, она на другую сторону переходила так, будто даже не видела меня. Вот так я помню. В этой стране взрослому невозможно жить. Никак невозможно. Ты им не нужен, твоей родне ты не нужен, никому не нужен. С девчонками иначе, это мужская штука. Вот она тебе, правда жизни.

Неужели ты не помнишь…