Северный Удел

Мальчишка – нос картошкой, короткий пушок под носом и усами не назовешь – облизнул губы, но карабин сжал так, что побелели костяшки пальцев.

– Полковника Лопатина. Он сказал, что выезды пока запрещены.

Я кивнул, украдкой подмигнув парню.

– Увы, – обернулся я к собравшимся, – Лопатин отвечает за охрану, и потому…

– Но Ритольди…

Вякнувшего это тощего субъекта, седьмую воду на штольцевском киселе, я заткнул жилками сразу. Такие возгласы часто суть последующей паники, это я еще до Ассамеи, в одном портовом городке успел прочувствовать на себе.

– Господа, – сказал я, – вполне возможно, что выезд из поместья какое-то время, надеюсь недолгое, будет ограничен. Если хотите сидеть на чемоданах, пожалуйста, сидите, но в комнатах, хорошо?

– А не пересидим ли? – проворчал кто-то и, развернувшись, тяжело, сутулясь, затопал по лестнице наверх.

Мрачная, отложенная до поры решимость клубилась в его зеленоватой крови. За ним потянулись слуги, такие же упитанные, громоздкие, как хозяин, поволокли баулы и мешки, за слугами – две девицы, то ли дочки, то ли воспитанницы, а за ними уже гуськом двинулись все остальные.

Остался лишь схваченный за язык тощий субъект, пучащий глаза и теребящий горло.

– Кых-х… к-ха…

– Свободен, – показал я ему пальцем на лестницу, субъект отмер и, пробормотав: «Простите великодушно, очень понял… все понял…» – исчез.

Матушку я нашел в гербовой гостиной.

Тихо перемещалась прислуга, в чепчиках, фартуках, серых накрахмаленных платьях, расставляла приборы – здесь еще только собирались чаевничать.

Анна-Матильда Кольваро стояла у окна и морщилась на чересчур громкие шаги, на звон столового серебра, незаметно отдергивая от звуков голову с пышным начесом. По стенам, косо, сверху вниз, извиваясь, бежали ящерки, по тяжелой ткани под ее рукой – тоже.

– Бастель, – произнесла она, едва я появился, – подойди.

– Да, матушка.

Я встал чуть позади, за левым плечом, успев разглядеть легкую усмешку на ее губах.

Окно выходило на цветник, на розовые кусты, и было видно, как качаются под каплями бутоны и листья.

– Сентябрь, – негромко сказала матушка, – а кайсер, посмотри, никак не распустится.

– Это где?

– Вон там, – она несмело притянула меня к себе, показывая, – сорт поздний, прусский, белые лепестки, сейчас их, увы, не видно.

– Ничего, – сказал я. – Время еще есть.

Матушка кивнула.

– Знобит, – сказала она. – Обними меня.

Я, помедлив, обнял.

– Кровь, сыновья кровь, – вздохнула Анна-Матильда. Смутное отражение в окне горько улыбнулось. – Не верится… И Аски…

– Мне нужны ключи от лабораторного подвала, – сказал я.

Мое отражение не понравилось мне самому – бледное, отстраненное, холодное.

– Конечно, как всегда, дело прежде всего. Я никогда… – Матушка с шумом втянула воздух. – Впрочем, поздно. Беги, беги, сын. Ключи у Террийяра.

– Прости, – сказал я все, что мог сказать.

– Террийяр сейчас у себя, – догнал меня голос Анны-Матильды.

За спиной послышались хлопки ее ладоней. Она просила служанок двигаться поживей: просыпаемся, вареные клуши, просыпаемся.

Распорядитель жил в угловой комнате, в дальнем конце правого крыла. Я подумал о том, что Сагадеев и Штальброк, наверное, уже вымокли до нитки (Зоэль не жалко), и шаг мой ускорился сам собой.

Галерея, череда комнат. Террийяра я застал запирающим двери кабинета.

– Здравствуйте, Бастель. Вы вовремя.

Высокий, худой, с навечно оттянутым уголком рта и насморочным голосом, он привычно прижимал к груди папку. Папка, наверное, была той же самой, что и пятнадцать лет назад, в момент первого его появления в нашем поместье.

– Мне нужны ключи от подвала, – сказал я.

– Это конечно.

Террийяр захлопал себя по карманам сюртука, затем полез в карманы жилета, заглянул в папку, дернулся в уже запертые двери и нахмурился:

– Вы знаете… – Он задумчиво поскреб висок ногтем. – Кажется, я их уже отдал… У меня просили. Кто-то меня просил…

В груди моей екнуло:

– Кто?

– Кто? Это интересный вопрос. – Террийяр снова толкнулся в дверь, в упор не замечая обруч с ключами у себя на запястье. – Нет, не сюда. У меня записано…

Он запустил тонкие пальцы за пазуху.

Книжечка в черном переплете, появившаяся на свет, была пухлой от записей и закладок.

– Это было… Вот, – Террийяр пролистнул несколько страниц, поднося книжку близко к глазам, – неделю назад, обозначено: «К. М. – ключи л. крыло». То есть Кристиан Мувен, то есть ему отдано. Следовательно, они сейчас у вашего расточительного дяди. Кстати, Бастель, не вздумайте ссужать ему сколь-нибудь крупную сумму…

Я обозвал себя тупицей и кинулся обратно. Плохо, плохо соображаете, господин Кольваро! Конечно, если ключи от левого крыла были у дяди Мувена, то и подвальные ключи должны быть у него.

Гуафр, как длинен дом!

Кивай встречным, здоровайся, сокрушайся, помогай себе жилками, подвигая слуг. Мне повезло, что дядя Мувен еще был в своих комнатах. Я влетел без стука в темно-зеленую сумрачную прихожую, секунду потерял, ориентируясь на дверь в спальню.

– Бастель! – Дядя Мувен сидел в халате за конторкой, и мое появление заставило его, запахнувшись, схватиться за сердце. – Ночь Падения, кто за тобой гонится?