Северный Удел

Помогая кинжалом, я потянул полоску металла на себя. Острие вышло из кисти Сагадеева, оставив порез на коже, и нырнуло в ворот. Казалось, насосавшийся клоп ползет под тканью.

Я перехватил полоску удобнее.

Обер-полицмейстер вздохнул, качнулся, потряс раненой рукой:

– Будьте осторожны, Бастель. Эта штука действует на кровь. И очень хорошо обездвиживает.

– Я рассмотрел.

Вытянутая на свет сужающаяся пластинка оказалась снабжена миниатюрным механизмом, выщелкивающим иглу наружу. По всей длине полотна были набиты непонятные значки, у основания волнистые насечки, кажется, изображали языки пламени.

Совсем ново для меня.

– Дайте-ка, – Сагадеев поймал пластинку в люльку свернутого платка, споро связал концы и опустил в необъятный карман мундира. – Теперь отойдите. Или нет, снимите пока перстни, сережки, выньте заколки у нее из волос.

– Хорошо.

Я приступил к изъятию драгоценностей, а обер-полицмейстер, присев, без стеснения полез шпионке в сапоги. Мы, наверное, были похожи на обедневших «козырей», подстерегших в темноте богатую купчиху. Судя по смешливому фырканью с балюстрады, не мне одному так подумалось.

Через несколько минут в моей ладони угнездились три кольца, два перстня, медный браслет с запястья, сережки с камешками, три серебряные заколки и булавка, которую я, нащупав, выдернул из воротника.

По лицу Зоэль ходили пятна, она смотрела на меня с такой ненавистью, что я поневоле перепроверил жилки. «Петлю Гаримова» Штальброк очень уверенно держал у сонной артерии. Моя вязь контролировала конечности и распадаться тоже не собиралась.

Нет, здесь без неожиданностей. Кровь у Зоэль была серая, с легкими, едва различимыми перламутровыми нотками. Ничего эта кровь не могла.

– Ну вот, – поднялся Сагадеев и показал мне короткие метательные стрелки и тряпочку с узелками, – не зря, значит, я в Астурии сидел. Жилками слабоват, да, а тут – низкое умение, фамильного обращения не требующее, травки, значки, руницы, этакое все неуловимое… Увлекся, а Юлий мне…

Обер-полицмейстер умолк, помрачнел.

Взгляд его уперся Зоэль в переносицу, и, пока я переправлял свою добычу ему в карман, он разглядывал женщину, двигая челюстью, словно пробуя ее на вкус.

– Н-да, – сказал он затем, – убийство члена высокой фамилии…

– И что? – усмехнулась Диана.

– В лучшем случае каторга, сударыня. В Сибирский край, на выработки, к якутам. В худшем вас попросту казнят.

– Думаете, я боюсь казни?

– Это ваше дело. Мне и далее раздевать вас здесь или вы сами освободитесь от лент и прочего?

– Сама. Все равно ж найдете.

– Не сомневайтесь.

– Тогда развяжите мне руки.

Сагадеев кивнул мне, и я ослабил натяжение жилок.

– Ничего, – сказала Диана, расстегивая сюртучок. – Я очень рада. Палач Полонии наконец получил заслуженную награду. За детей! За женщин! За стариков! За Остенвюльде! За юношей, погибших в Маттербурге!

Одна лента, другая, третья.

Диана зло выдергивала их из подкладки и рукавов и бросала на землю. Таял дымок, рассыпался пепел. Затем она, помедлив, с отвращением швырнула обер-полицмейстеру под ноги золотой медальон на цепочке:

– Все!

– Очень на это надеюсь. Бастель, – посмотрел на меня Сагадеев, – у вас в поместье есть подвал?

– Даже два, – сказал я. – Один винный, в правом крыле. Другой лабораторный – в левом. Лучше в левый. Про ключи надо, наверное, справиться у матушки. Или у Террийяра.

– Справьтесь, пожалуйста, – попросил Сагадеев и обернулся уже к Штальброку: – Господин поручик, доведем гостью до узилища?

Ответа поручика я уже не слышал.

Мимо Лопатина, мимо отпрянувшего господина в пальто, мимо пехотинцев, жующих паек на ящиках, я взлетел по лестнице на второй этаж. Несмотря на скорбное событие, в залах было шумно. Кое-где даже весело. С утра пораньше бренчало фортепиано. Вокруг бренчанья толпились и звенели бокалами.

Цвет империи, с горечью подумалось мне. Радуга жилок.

В верхней столовой убирали со стола. Прислуга уносила подносы и чашки, сдвигались стулья, менялась скатерть.

Пойманная за руку служанка не видела ни матушки, ни распорядителя.

По окнам забарабанило. В комнатах пролегли тени. Сделалось зябко и стыло, как всегда в доме во время дождя. Фортепиано умолкло.

К подсвечникам, свечам побежали со «свенскими» спичками. Дом тут же оделся в трепещущий, путающий свет.

Анфиладой я прошел до второй лестницы, спустился в толпу гостей, которые были в дорожном, с саквояжами, ридикюлями, их слуги смотрели в окна и стояли у выходной двери, которую с карабином наперевес закрывал мальчишка-пехотинец.

– Господин Кольваро, почему нас не пускают? – опознав, спросили меня.

– Не знаю.

– Мы хотим уехать!

Испуганные, ожидающие лица.

По жилкам – не самые первые фамилии, светло-лимонные, розоватые, чуть посеребренные. Несколько неприятно было то, что среди них оказалась и близкая нам ветвь Янкелей. И эти уже бегут.

Сначала искали защиты, а теперь? Впрочем, когда в доме одной из великих семей убивают главу другой…

– Сейчас разберемся. – Я подступил к пехотинцу, серому, как мышь, и лицом, и кровью: – Чье распоряжение не выпускать?