Северный крест

До собора оставалось совсем немного, несколько метров — и можно было бы бросать гранату, когда с часовни, с придела, ударила очередь, всколыхнула неподвижный воздух. Строчки пуль выбили из земли искры, запахло дымом и горелой кровью.

Слепцов выругался, прыгнул в яму, в которой плескалась дождевая вода. Пулемёт бил, буквально над его головой, от резкого звука «максима» у капитана сами по себе постукивали зубы.

   — Тьфу! — отплюнулся капитан. — Можно, конечно, попытаться швырнуть туда гранату, но толку от этого будет не больше, чем от коровьей лепёшки. И где вы, гады, столько пулемётов набрали? — просипел Слепцов удручённо.

Где выход из создавшегося положения, где?

Выход был один — вламываться в церковь, сшибать дверь и по лестнице рвать вверх атаковывать пулемётчиков. То же самое сделать и с часовней.

Из ямы было хорошо видно озеро. Спокойная светлая гладь и широкие розовые круги на ней — в предутренние часы в воде начала играть рыба. От воды тянуло прохладой. Кругов делалось всё больше — тут и окунь водился, и хариус, в изобилии заплывала и здешняя князь-рыба — сёмга.

Слепцов поднялся, рывком выпрыгнул из ямы, метнулся к тяжёлой церковной двери, окованной медью, врубился в неё плечом, но дверь была заперта, она даже не шелохнулась.

Сверху, с крыши, птичкой спрыгнул аккуратный тёмный предмет, с хрустом всадился в землю и завертелся на месте. Капитан охнул, стремительно присел на корточки и сжался.

«Птичкой» этой была английская бомба — небольшая, насаженная на ручку, с гладким, выкрашенным в серый «морской» цвет телом. Слепцов сжался ещё больше, обращаясь в ребёнка, в маленького сухонького старичка, схожего с грибом, запищал смято, будто из него, как из резиновой игрушки, выпустили воздух — он готов был сейчас забиться в землю, в любую тараканью щель, в муравьиную норку, стать букашкой, но превратиться в букашку не дано было, хотя Слепцов, кажется, и сделался ещё меньше, чем был миг назад.

Лицо у него поехало в сторону, скривилось жалобно, на глазах проступили слёзы.

В следующее мгновение бомба взорвалась. Церковная дверь даже не шелохнулась — сработана она была на совесть, на самодельных кованых петлях висела прочно; плоское зеленоватое пламя хлобыстнуло о небольшой козырёк, прилаженный к входу, и яркой тряпкой размазалось по стене, капитана отшвырнуло в сторону, он покатился по земле с грохотом, словно был начинен железом, головой воткнулся в куст и затих.

Арсюха опасливо задрал голову — как бы сверху не шлёпнулась ещё одна плюха, — убедился в том, что воздух чист, проворно выпрыгнул из ямы, в которой сидел, колобком перекатился к капитану. Затряс его.

   — Ваше благородие, а, ваше благородие...

Голова Слепцова безвольно колыхнулась и свалилась на плечо — капитан был мёртв.

   — Ваше благородие! — вновь потряс его Арсюха, глянул в одну сторону, потом в другую.

Над его головой продолжал прошивать пространство пулемёт, вдавливал людей в землю, на другой стороне небольшого, специально прокопанного канала также безостановочно работал «максим».

   — Ваше благородие... Ах, ваше благородие, — продолжая заведённо бормотать, Арсюха оглянулся вновь, ничего опасного не увидел и ловко, несколькими неприметными движениями стянул у Слепцова с руки часы, потом, отодрав от кителя пуговицу, запустил руку во внутренний карман, достал оттуда бумажник, сунул себе в карман. — Ах, ваше благородие... — произнёс он напоследок сожалеюще и боком, будто краб, быстро и ловко переместился в ту яму, из которой выгребся, скатился в неё.

Поручик Чижов, лёжа за сосной, пошарил биноклем по церковным крышам. Покачал головой удручённо — с такой плотной пулемётной обороной монастырь ни за что не взять.

Из-за брёвен он выставил два своих пулемёта — надо было попытаться сбить красных пулемётчиков с церковных крыш, а в обход монастыря послал двух человек с ручным пулемётом, чтобы те в нужное время поддержали...

Завязался долгий ленивый бой, в котором перевеса не было ни у одних, ни у других, и шансов на победу не имели ни красные, ни белые.

* * *

Не знали ни поручик Чижов, оставшийся на Кож-озере за командира сразу двух отрядов, ни генерал Миллер, ни генерал Марушевский, что в эти часы в Онеге поднялся ещё один красный бунт — против своих офицеров выступили солдаты 5-го полка.

Двенадцать офицеров забаррикадировались в избах и начали отстреливаться от наседавших солдат. У офицеров имелись пулемёты, но патронов было мало, а главное — было мало людей. Дрались они до последнего патрона. А когда защищаться уже стало нечем, покончили с собой: здоровые пристрелили вначале раненых, беспамятных, потом застрелились сами.

Произошли стычки и на Пинеге — там взбунтовались солдаты 8-го полка, перебили часть офицеров, другая часть, не желая сдаваться рассвирепевшим подчинённым, подорвала себя гранатами.