Северная Башня

Ростик мне напомнил об одной шутке одного нашего общего знакомого. Поднимаюсь с колен. Перекладываю булаву в левую руку, выставляю правую к лицу кинозлодея, оттопыриваю средний палец в типичном жесте янки пендосовских и матерюсь:

– Пшёлнах!

Багровый лазерный луч прожигает насквозь рот твари и всё, что было перед и за этим смеющимся отверстием.

Кокона больше нет! Ура! Палка-молотилка, твой черёд настал!

Что же ты не ржешь больше? Что тебе мешает? Дыра в черепе или раздробленная челюсть? А сломанная ключица не отвлечёт тебя от этой беды? Ты знаешь, урод, что такое зерноуборочный комбайн «Дон-1500»? А что такое роторная молотилка? Сейчас узнаешь!

Куда ты свою зубочистку двухметровую тянешь? На тебе по кисти! По локтю, плечу, ключице! Что, не тянется твоя грабля? Куда ты ковырялку свою левую тянешь? Не помню, думаешь, как ты ею магичил? Я про молотилку уже тебе рассказывал? Что, не колдуется с перемолоченными руками и развороченным хлебальником? Бывает.

Ты совершил типичную ошибку голливудских злодеев – смеяться надо над трупом врага, а не над его бессилием. Бессилие может быть временным. И может быть обманом.

Да не стой ты, присядь! Приляг, отдохни. Чувствуй себя как дома. Это же твой лес?

Упокойся же с миром!

Глава 5

Останки злодея тлели копотью. Места, куда приходился удар булавы, разъедало, как тлеющим пламенем. Невидимым пламенем. Только копоть и пепел. Скорее – прах.

Я рухнул на колени, чтобы не упасть, опёрся на булаву. Хорошо, что Клем сделал её из одного металла, даже рукоять. Булава сейчас была изогнута, как казацкая шашка. А была бы рукоять деревянная – остался бы безоружным. Тот удар по кокону магической защиты не только отсушил мне руки. Булава погнулась, шипастый шар слегка сплющен. Шип, который был с ударной стороны, стал плюшкой.

Как же мне плохо! Дышать нечем, хотя грудная клетка и ходит ходуном, как кузнечные меха, сердце не бьётся, а молотит, трепещет, как «Моторола» на вибро, в глазах темень, в голове два молотобойца куют мои мозги. Тело болит так, будто не я молотил повелителя, а он меня.

У меня всегда так. Очень неприятное свойство. По ощущениям. Но очень полезное для выживания. Умение выложиться полностью, все свои силы рывком выложить за очень ограниченный промежуток времени, сразу. Можно убежать от обстрела, успеть нырнуть в укрытие, выстрелить первым, когда сталкиваешься лоб в лоб с талибами на узкой тропе.

Как говорил политрук, боевой транс. Когда надо, мобилизуются все имеющиеся силы и резервы организма одномоментно. Все запечатанные НЗ. Все вторые и третьи дыхания разом. Потом подыхаешь. Потом. Почти подыхаешь. Лёжа в постели. В лагере или в лазарете. А не на два метра ниже уровня земли.

Это «почти» позволило мне дожить до седин. С посаженными сердцем, печенью, с расшатанной психикой, с вечным маятником давления, но дожить! И вот опять. Не могу даже голову поднять – сил нет. Любой бродяга сейчас может подойти сзади и сделать со мной всё, что угодно.

Но обошлось. Вернее, позаботились обо мне мои спутники. Когда чуть оклемался, в глазах прояснилось, увидел, что вокруг меня егерь, Сом, Секира и шесть бойцов. Обессиленные настолько, что висят на щитах, топорах и секирах, но стоят. Спиной ко мне, лицом туда, где могут быть бродяги.

– Что, всех перебили? – хриплю.

– Как Ростик свой амулет использовал, бродяги стали разбегаться, – мотает головой егерь, – а как ты завалил этого… повелителя, так вообще многие рассыпались. Бродят некоторые. Вон они. Обычными стали.

– Остальные где? – спрашиваю.

– Все здесь, – отвечает Сом. – Остальные… не придут уже.

Когда смогли встать на ноги, занялись ранами. Копающийся во мне дух помог мне вспомнить печать лечения света, но заклинание не удавалось совершить – не хватало заряда батареи. Как маг я никакой. Лечили раны дедовскими способами и эликсирами.

Потом воины рубили изменённые деревья для погребального костра, мы с егерем собирали тела павших, своё и их имущество, тела сложили в рядок.

– Не думаю, что костёр из скверных деревьев – хорошая идея, – говорю, – как бы не осквернить этим их тела и души.

– Головы и сердца с собой возьмём. В храмовом саду похороним. Клирики и душу отпустят. А тела уничтожим. Не хотелось бы, чтобы они стали бродягами, – говорит егерь. Их было трое. Остался один. Егерь снимает с тела Ростика амулет.

– Всё же Чес больше маг, чем клирик. Мощный артефакт сотворил.

– А с костями бродяг что делать?

– Тоже сожжём. Нам теперь спешить некуда. Пешими мы всё одно не попутчики тебе.

Коней мы всех потеряли. Часть лошадок погибла от рук бродяг, часть разбежалась. Не думаю, что после пережитого ужаса они вернутся настолько близко, чтобы мы их поймали. Пропал и мой Заводной Апельсин. Сумел сбежать. С навьюченным на него скарбом. На нём были мои съестные припасы, вода, посуда походная, шатёр, мыльно-рыльное.

– То есть дальше вы со мной не пойдёте? – спрашиваю.