Северная Аврора

Дверь отворилась, и в помещение вошли партизаны. Их привел Нестеров. Среди партизан был и Силыч, старик в размахае, с которым Тихон только что ругался на улице. Одеты они были по-разному и вооружены чем попало. Драницыну сразу бросился в глаза молодой худощавый крестьянин, который не спеша оглядывал стены школы, ее оклеенный белой бумагой потолок, затем так же медленно перевел свой взгляд на людей, сидевших у стола. За плечом у него ловко и привычно висела охотничья двустволка.

– Откуда, товарищи? – спросил Драницын.

– С Прилук… С Борецкого общества… – послышались голоса.

Только худощавый парень с двустволкой молчал и все еще как бы осматривался. Взгляд у него был колючий, быстрый и жесткий. В его невысокой, поджарой фигуре чувствовалась сила. Рядом с ним стоял крестьянин лет сорока, богатырь, красавец, с большой окладистой рыжей бородой и такими же волосами, подстриженными в скобку.

– Знакомьтесь, – сказал Нестеров, легонько подталкивая рыжего бородача и молодого крестьянина к столу, будто выделяя их от прочих партизан. – Шишигин. Приятель мой. Он пушку привез!.. А этот… – Старик обернулся к пареньку. Но Драницын перебил его.

– Пушку? – удивленно спросил военспец.

– Да, – глухим басом ответил рыжебородый крестьянин, кашлянув в кулак и несмело подходя к столу… – У англичан украл… Трехдюймовая, заграничной работы. Я ее как украл, так сразу в землю зарыл.

– У меня в огороде, – сказал Силыч.

– У тебя? – усмехнулся Воробьев. – Да ты же против советской власти?

Силыч даже отступил на шаг.

– Что ты, дружок? – обиженно протянул он. – Я не против. А то, что имущество не тронь, – это справедливо. Вот у моей старухи две шубы…

Партизаны засмеялись. Покосившись на старика, застенчиво улыбнулся Шишигин. Улыбнулся и молодой крестьянин. Но взгляд, который он метнул на Силыча, ясно говорил, что он относится к этому старику с пренебрежением и не считает нужным скрывать своего чувства.

– Ну что ж, товарищи, – сказал Воробьев. – Размещайтесь пока в Чамовской. Вы к нам в разведку? – обратился он к молодому крестьянину.

Тот немного помялся, потом оглянулся и тихо сказал:

– Не совсем так… – Наклонившись к уху Воробьева, он шепнул: – Секрет имею…

– Верно, дело потайное, – добавил и Нестеров, тоже нагибаясь к начальнику разведки. Глаза Нестерова при этом добродушно и лукаво блеснули из-под нависших мохнатых бровей. – Ручаюсь за парня! Хорош ястребок… Из почтенной семьи. Дед его был мне друг закадычный. Ну и шепчись… – сказал он Воробьеву. – А я поведу мужиков на постой… солдатскими щами кормить.

…Когда партизаны, предводительствуемые стариком Нестеровым, вышли из помещения, парень живо уселся к столику, за которым уже сидели Драницын и Воробьев. Пристально вглядевшись в каждого из них, блеснув своими острыми, как иглы, глазками, он горячо и таинственно заговорил:

– Я ведь оттуда… Через фронт перемахнул!.. Из-под Шенкурска я, житель деревни Коскары. Короче говоря, с Наум-болота, где нынче англичане и контрреволюция!.. Фамилия моя – Макин. Яков Макин.

– Крестьянин? – спросил Драницын.

– Да, – ответил парень. – Крестьянин… Старый род… С Летнего берега поморы. В эту волость перекочевали годов пять, не более… Видите, товарищи, какое дело, – продолжал он, – у нас нынче царские времена вернулись! Вам, может, это и непонятно… А мужик уже чует, к чему клонится. Вилы подымает! Ненавистно нам, молодежи, это нашествие. И пожилые к нашему мнению пристают. У меня старик отец, он мне сказал: «Благословляю тебя, Яшка. Иди с богом, не бойся. Постой, чем можешь, хотя б и жизнью, за народ. Пришли студеные, лихие времена…» Вот как мой тятя думает. И даже иконой окрестил… – Макин ухмыльнулся.

Затем он стал рассказывать, что в Шенкурск и в деревни по всей Шенкурской волости вернулись старые арендаторы, купцы, лесопромышленники, царские чиновники и полицейские, что снова подняли голову кулаки и богатеи, в руки которых опять перешли все угодья и леса.

– С цепи сорвались, паразиты бешеные, – говорил он. – Злобу вымещают!.. А я ведь немножко просвещенный человек – три класса имею, статьи читал. Меня один ссыльный еще в царское время азбуке учил… Так надо понять, что гроза пришла… – тяжело вздохнул он. – Биться надобно. А то позорно в кабалу попадем, как египетские рабы. Это факт.

Воробьев и Драницын слушали не перебивая. А Макин, будто изголодавшись по откровенному разговору, с жаром, без конца рассказывал о введенных чужеземцами порядках: