Северная Аврора

- Отходите! - приказал "Любимцу" Павлин. - От-хо-ди-те!.. Вы слышите меня? Немедленно от-хо-ди-те! Понял? Ванек!

С "Любимца" замахали фонарем. Приказ был принят. Затем и "Могучий" световым сигналом ответил то же самое.

Понимая, что оба буксира не справятся без его поддержки, и решив прикрыть их отход своим огнем, Павлин все внимание неприятеля привлек к себе. Он пошел в новую атаку, приказав помощнику капитана держаться как можно ближе к берегу.

Опять заработало носовое орудие.

После нескольких выстрелов неприятельский катер, клюнув носом, как утка, и вздыбив корму, стал тонуть. Загорелась баржа, груженная сеном. Солдаты прыгали с нее в воду. Стоявший у пристани большой пассажирский пароход был охвачен пламенем.

Павлину доложили, что кончаются снаряды.

- Уходим, - ответил Павлин.

На плес выскочила неприятельская канонерка. Осыпанный осколками "Мурман" стал отступать задним ходом, отстреливаясь из носового орудия. Его огонь прикрывал медленно отходивших "Любимца" и "Могучего". На середине реки из-за сильного течения "Мурману" пришлось повернуться. Теперь он отбивался только винтовками и пулеметами. Канонерка отвечала тем же. У нее, по-видимому, тоже иссяк запас снарядов. Не доходя нескольких верст до Ваги, она повернулась и, к счастью, пошла обратно в Березник. К счастью, потому что на "Мурмане" оставалась только одна пулеметная лента.

Рано утром буксиры вернулись к "Учредителю". В первую очередь пришлось заняться переноской тяжелораненых.

Оказалось, что среди раненых был и Черкизов. Когда его несли на госпитальное судно, Павлин стоял у сходен.

- Ну, как ты, родной мой? Как, Ванек? - спросил он, дотронувшись до одеяла, которым Черкизов был закутан с ног до головы.

- Знобит... - прошептал Черкизов. - А в общем и целом ничего. Крепко мы им дали. Не сунутся больше! Правда?

- Правда, правда... Дружок мой... - Павлин крепко поцеловал юношу в лоб. - Милый ты мой!..

Санитары тронулись.

- Я зайду к тебе, Ванек! - крикнул Павлин.

Салон на "Учредителе" был превращен в операционную. Разговоры с ранеными, искаженные болью бледные лица, крики и стоны, брань, кучи окровавленных бинтов - все это подействовало на Павлина сильнее, чем минутная ночь.

Работа несколько успокоила его. Нужно было срочно написать рапорт обо всем случившемся. Павлин знал, что копия будет послана в Москву. Составляя рапорт, он продумал каждое слово.

Окно в каюте было раскрыто. Ветерок трепал зеленую занавеску. Павлин сидел в одном белье у столика; время от времени он нагибался и, подымая с пола жестяной чайник, прямо из носика лил теплый морковный чай.

"За время боя, - писал он в своем рапорте, - военная команда вела себя образцово. Повиновение боевым приказам было полнейшее. Он вспомнил Микешина: "Ну, об этом не стоит, это мелочь...". В заключение укажу, что свою задачу произвести глубокую разведку в Архангельском направлении - считаю выполненной. Несмотря на отход, сражение у Березника не проиграно. Главный выигрыш в том, что достигнут моральный эффект. Враг убедился, что силы у нас есть, что мы не боимся нападать и в тех случаях, когда нас меньше. Опыт настоящего сражения лично для меня очень ценен. Для того чтобы повторить такое нападение, надо..." Дальше Павлин перечислял то, что ему было необходимо из вооружения.

Дверь в каюту открылась, и на пороге появился доктор Ермолин в длинном, залитом йодом и кровью халате.

- Черкизов умирает, - сказал он. У Павлина упало сердце.

- После операции?

- Какая там операция! Она все равно была бы бесполезна.

Расстроенный врач старался объяснить Павлину, почему никакая операция не спасла бы Черкизова. Он доказывал, что даже самый опытный хирург ничего не добился бы на его месте.

- Уже агония... Медицина бессильна. Надо было облегчить ему страдания, что я и сделал.

- Но ведь только час тому назад он говорил со мной, - с сомнением покачал головой Павлин.

- Даже пил кофе! - сказал Ермолин. - Это часто так бывает.

Наспех одевшись, Павлин вместе с врачом прошел в отдельную каюту, где умирал Ванек Черкизов. Глаза его, подернутые влагой, были широко раскрыты. Грудь часто подымалась. Он хрипел.

Павлин присел на стул и взял теплую, влажную руку умирающего.

- Он уже в бессознательном состоянии, - сказал Ермолин. - Ничего не видит, не понимает, не слышит. Вы побудьте здесь, мне надо уйти.

Агония длилась полтора часа, и Павлин никак не мог отвести взгляда от прекрасного лица юноши. Черкизов все время смотрел в одну точку. Глаза его то суживались, то расширялись; выражение их было настолько осмысленным и живым, что Павлин никак не мог поверить словам доктора... "Нет, он видит... Но что же он видит?" - думал Павлин, наклоняясь к бледному лицу Черкизова.

Черкизов молчал. Павлину казалось, что умирающий смотрит на него так, словно хочет что-то сказать. Потом взгляд Черкизова стал тускнеть, как ослабевающий огонь. Тело его напряглось и вздрогнуло. Хрипенье прекратилось, сразу стало невероятно тихо.

Павлин тяжело вздохнул, стремительно поднялся и вышел из каюты.