Северная Аврора

За несколько часов до отправки Андрей Латкин и Степан Чистов ехали на грузовике из интендантского склада. Проезжая по ухабистому переулку, машина попала в наполненную водой выбоину и забуксовала. Пришлось остановиться. Машину вытащили быстро. Но заглох мотор. Шофер, открыв капот, принялся искать повреждение.

Был светлый июньский вечер. Латкин и Чистов вылезли из кузова и отошли в сторону. Над распахнутыми настежь, покосившимися воротами висела табличка с номером дома и названием переулка. То и другое показалось Андрею знакомым. Он вспомнил Базыкина, его рассказы о жене и детях: "Неужели это здесь?.." Только вчера Жемчужный говорил ему: "Эх, повидать бы Шурочку Базыкину... Но если и отпустят в город, все равно зайти не удастся. За мной могут следить: я ведь здешний. Ты дело другое. Кто тебя тут знает? А как хотелось бы подбодрить Александру Михайловну. Поди, томится, бедняжка!"

Еще находясь в архангельской тюрьме, Андрей узнал, что Базыкин и Егоров умерли в тюремной больнице. Егоров не протянул после Мудьюга и трех дней. Вскоре скончался от цинги и Николай Платонович.

Заглянув во двор, Андрей увидел девочку в белой пикейной шляпке. Она играла у крылечка с куклой-негритенком. Заметив солдата, девочка с недоумением посмотрела на него.

- Твоя фамилия Базыкина?

- Да, - ответила девочка удивленным тихим голоском.

Андрей оглянулся. Ни одного человека ни во дворе, ни на улице. "Рискну! В случае чего, все равно фронт. Черт с ним!"

- Степа, - сказал он Чистову. - Подожди меня несколько минут. Потом расскажу, в чем дело...

Он подошел к девочке:

- Мама дома? Проводи меня.

Шагнув через порог, Андрей увидел молодую женщину, сидевшую за столом и чистившую селедку.

Шурочка вскочила, вытирая руки о передник. Яркие пятна выступили на ее бледных, худых щеках.

- Не бойтесь меня, - сказал Андрей. - Я Латкин...

- Латкин?.. Андрей? - растерянно прошептала Шура. - Я слыхала о вас... Вы были с Колей на Мудьюге? Садитесь...

- Простите... мне некогда. Я на секунду.

Загорелый, подтянутый солдат с кокардой на фуражке и с погонами на плечах произвел на Шуру странное впечатление. Она испугалась его.

Почувствовав это, Андрей взял Шурочку за руки и крепко сжал ее задрожавшие тонкие пальцы.

- Александра Михайловна, не бойтесь меня. Не обращайте внимание на эту форму. Так надо... Я должен был навестить вас... и сказать, что умер он, как подобает большевику и герою.

Шура опустила голову.

- Мне так и не удалось увидеться с Колей, - сказала она и заплакала. Ведь я тоже была в тюрьме... Меня выпустили недавно, в апреле... за отсутствием улик. И дети там со мной были. Вот старшая до сих пор оправиться не может, все кашляет, болеет... - и она показала на кровать, где лежала худенькая девочка с изможденным лицом.

- Не надо плакать, Шурочка... - мягко сказал Андрей. - Простите, что я вас так называю. Так всегда говорил Николай Платонович. Я почему зашел? Николай Платонович просил меня, если выживу, обязательно навестить вас. А сегодня сама судьба привела меня к вашему дому.

- Подождите, Андрей! Я сейчас угощу вас чем-нибудь...

- Ничего не. надо, - поспешно возразил Андрей. - Мы сейчас уходим на фронт. Я пришел только сказать вам... Для меня образ Николая Платоновича никогда не померкнет. Да и не только для меня одного. Прощайте... Я не могу задерживаться.

- Спасибо, что исполнили просьбу Коли, - сказала Шура. - Мы все вынесем... И непременно победим!

- Непременно, Шурочка! - отозвался Андрей уже с порога.

Через несколько дней после приезда на Северную Двину батальон был расквартирован по деревням вокруг селения Двинский Березник.

Стояли томительно длинные дни. Солнце почти не заходило. В короткие воробьиные ночи небо мутнело, как вода, забеленная молоком. Среди солдат только и было разговоров, что о предстоящем восстании. Внешне все держались по-прежнему спокойно. Но лающие, картавые команды на английском языке с каждым днем вызывали у солдат все большее бешенство. Андрею и Жемчужному приходилось успокаивать людей.

В полку существовали две власти: явная и тайная. Получив какое-нибудь распоряжение, солдаты прежде всего докладывали о нем одному из членов своей ротной пятерки. Интервентам лихо козыряли, пели в угоду переводчикам похабные песни, по вечерам хором читали "царю небесный". В воскресенье плясали под гармошку. А по ночам в сараях велись приглушенные разговоры, мгновенно стихавшие, когда приближался кто-нибудь, из офицеров.

В подготовку к восстанию были уже вовлечены все роты первого батальона. Второй батальон еще находился в Бакарице.

Андрей на воздухе окреп, разрумянился, посвежел.

Попав на фронт, Латкин своими глазами увидел, как интервенты под предлогом реквизиций беззастенчиво грабили крестьян, отправляя пушнину и меха в Архангельск, а оттуда - за границу. Особенно отличался этим батальонный командир Флеминг, за полмесяца наживший себе большое состояние. Крестьяне так ненавидели его, что он не ложился спать без охраны и для храбрости целыми днями хлестал виски. Солдат он подвергал бесчисленным наказаниям, надеясь таким образом внушить им страх и парализовать их волю.