Северная Аврора

- В декабре набор объявили. Нашлись смелые, отказываться стали. Тогда похватали парней, отцов... Имущество и дома сожгли. Многие по миру пошли, Игнатьич! С ними и я ходил. Народ прокормит... Знаешь, Игнатьич, не покоряется русский мужик под чужеземную лапу! Нет! Ничем нас не возьмешь и не застращаешь! Народ наш смелый и гордый... Все вынесет, вытерпит и выгонит в море всех этих новых хозяев и тех, кто иже с ними, несмотря на ихние пушки. Кричат каманы: "Вы все большевики!" Я раз не сдержал духу и ответил: "Да, все мы большевики! Ну, что? Стреляй!" Не посмели. Замахнулись только, чтоб по шее... Да кругом народ как закричал: "Не троньте убогого!.." Пришлось меня отпустить...

...Всходило солнце. Фролов решил двинуться дальше. В деревне Высокой по его распоряжению оставалось несколько красноармейцев. С ними остался и Тихон.

- Прощай, батя, - сказал ему комиссар. - После твоих слов еще больше ненависти у нас в сердце... И не будет никакой пощады этим подлецам и зверям... В Шенкурске увидимся!

Он вышел из избы вместе с Драницыным. Лошади были приготовлены.

Комиссар и военспец ехали молча. Каждый был погружен в свои мысли. Им обоим хотелось спросить друг у друга: "Что же с Любой? Что с Лелей? Живы ли они?" Но оба не знали, что на это ответить, и потому предпочитали молчать.

Наконец, Драницын прервал молчание и заговорил об отряде Якова Макина.

- Взял ли он Шеговары? Где находится теперь? Мы ведь ничего не знаем...

- Скоро все узнаем, - задумчиво ответил Фролов. - Скоро все выяснится.

Взорвав неприятельский артиллерийский склад, диверсионная группа благополучно выбралась из расположения противника и углубилась в лес.

Ночью в районе Шолашей послышалась отчаянная стрельба. Один из лыжников отправился узнать, в чем дело. Вернувшись, он сообщил, что Шолаши взяты бойцами Сергунько.

Под утро лыжники вместе с Любкой и Лелей Егоровой были уже в деревне. Валерий радостно встретил девушек и предложил им остаться здесь, подождать Фролова и Драницына. "Начальники-то утром должны приехать в Шолаши", сказал он.

Люба и Леля заночевали в баньке за большим двухэтажным домом, занятым бойцами.

Любка спала, накрывшись с головой ватником. Леля сидела на лавочке. Перед ней стоял котелок с водой, она чистила картошку.

Кто-то вошел в предбанник, осторожно постучал в дверь.

- Можно? - послышался негромкий голос Драницына.

Сердце у Лели заколотилось: "Леонид..." Некоторое время она не могла вымолвить ни слова. Наконец, опомнившись, она вскочила, подбежала к порогу и распахнула дверь.

Шагнув через порог, Драницын увидел Лелю. Она была в той самой ситцевой кофточке с цветочками, которую он запомнил еще в Благовещенске. Глаза девушки смотрели доверчиво и немного испуганно. Сейчас, в этой ситцевой кофточке, с посиневшими от холодной воды пальцами, она показалась ему особенно слабой и хрупкой. Никогда не испытанная нежность с такой силой охватила Драницына, что он, не говоря ни слова, подошел к Леле, обнял ее и крепко прижал к себе.

Некоторое время они стояли молча, тесно прижавшись друг к другу.

- Эти двое суток я не жил, - наконец, заговорил Драницын. - Каждую минуту я думал о тебе... Теперь я знаю, что люблю тебя... Провожая тебя, я еще не знал этого так, как знаю сейчас...

Говоря все это, он целовал Лелю в щеки, в губы, в глаза, в открытую шею. Оба они забыли, что здесь же, на лавочке, спит Люба. Не думая ни о чем, Драницын сжимал тонкие плечи девушки, глядя ей в глаза, и знал, твердо знал, что в этих глазах, в золотистых завитках волос, в тонких губах, в посиневших от холода маленьких пальцах навсегда заключено для него самое близкое, самое нежное, самое родное - то, чего он никому и никогда не уступит. Леля молчала, подавленная незнакомым ощущением своей власти над этим большим, сильным человеком, который так стремительно вошел в ее жизнь.

Еще неделю назад этот человек был совсем чужим для нее, она не знала даже, что он существует на свете. А теперь стал самым близким. Почему она хочет, чтобы он держал ее в своих руках?

- Ты, правда, любишь меня? - тихонько шепнула Леля на ухо Драницыну.

- Я очень люблю тебя, - серьезно сказал Драницын. - Поверь мне... Я никого так не любил, как люблю тебя...

Леля обвила его шею руками. Поцелуй, которым она ответила на его признание, был для Драницына красноречивее всяких слов.

Леля оглянулась. Любка исчезла. Только ее рваная косынка еще лежала на жесткой, набитой сеном подушке.

- Я знала, конечно, что если мы и не выполним задания, Шенкурск все равно будет взят. Правда ведь? Не это же решало исход боя?

- Конечно, - сказал Драницын.

Они шли по деревне, направляясь к штабу, и Драницын бережно вел Лелю под руку.

- Но в то же время я понимала, что значит для врага такой взрыв в тылу... Да еще в момент нашего наступления... Паника и все такое...