Север и Юг

– Николас, мы не хотим переубеждать вас в чем-то. Вы неправильно поняли моего отца. Мы верим в Бога, но не говорим другим о своей вере. Так же поступаете и вы. В такие тяжелые времена вера остается единственным утешением.

Он повернулся и пожал ее руку.

– Да, это так… – И тыльной стороной ладони Хиггинс смахнул набежавшие слезы. – Сейчас она лежит там мертвая. Я ошеломлен печалью и почти не понимаю, о чем говорю. Как будто слова, которые произносили люди – умные красивые слова, – вдруг проросли и расцвели в моем сердце. Узнав, что забастовке пришел конец, я направился домой… пошел к дочери за утешением, словно нищий, каким и являюсь. А по пути мне сказали, что она умерла… просто умерла. Всего одна фраза, но для меня это было крушением мира.

Хозяин дома прокашлялся и встал, чтобы снять нагар свечей. Он пытался скрыть свои эмоции. Приблизившись к Маргарет, мистер Хейл прошептал:

– Этот человек не безбожник. Как ты могла сказать такое? Я охотно почитал бы ему четырнадцатую главу из Йова.

– Пока не стоит, папа. Я думаю, вообще не нужно ничего читать. Давайте расспросим его о забастовке и дадим ему то утешение, которое он надеялся получить от Бесси.

Так они и сделали: задавали вопросы и слушали ответы.

Расчеты рабочих (как и многих владельцев фабрик) основывались на ложных предпосылках. Стачечный комитет считал рабочих бездушными механизмами. Никто не учитывал их чувства. Никто не предполагал, что тяжелые условия могли довести людей до бунта, как в случае с Бушером и его последователями. Члены комитета верили, что страдания рабочих затронут сердца горожан с такой же силой, как несправедливость фабрикантов (реальная и вымышленная) воздействовала на них самих. Но многих людей удивило и возмутило появление бедных ирландцев, которые согласились занять их рабочие места. Этот гнев до некоторой степени сдерживался презрением к «никчемным ирландским увальням» и радостью, что глупость и невежество неумелых штрейкбрехеров приводили в ужас незадачливых хозяев фабрик. По городу уже ходили смешные и преувеличенные истории о бракованных партиях товаров и сломанных станках. Но случилась беда. Часть милтонских рабочих не подчинилась командам Союза. Они отказались проводить мирную забастовку и устроили организованный бунт. Ответные меры полиции и городских властей вызвали панику и раскол в Союзе ткачей.

– Значит, забастовка закончилась? – спросила Маргарет.

– Да, мисс. Мы проиграли там, где могли победить. Завтра двери фабрик широко раскроются и впустят всех, кто придет просить работу. Это лишний раз докажет, что рабочие не знают чувства меры. Без правильного руководства они обречены на поражение. Ведь если бы они следовали нашим указаниям, их заработная плата вернулась бы к уровню десятилетней давности.

– А вы получите работу? – поинтересовалась Маргарет. – Вы же опытный ткач, не так ли?

– Хэмпер пустит меня на свою фабрику только после того, как отрежет себе правую руку, – тихо ответил Николас. – Ни раньше, ни позже.

Маргарет печально поморщилась.

– Кстати, говоря о заработной плате, – воодушевленно произнес мистер Хейл. – Вы не обижайтесь, мистер Хиггинс, но мне кажется, ваш комитет допустил несколько серьезных ошибок. Я хотел бы прочитать вам пару страниц из руководства по ведению бизнеса.

Он встал и пошел к книжным полкам.

– Не утруждайте себя, сэр, – сказал Николас. – Книжная мудрость влетает мне в одно ухо и вылетает в другое. Я уже сталкивался с этим. Перед нашей ссорой с Хэмпером надсмотрщик доложил ему, что я подбивал народ на составление петиции об увеличении окладов. Однажды хозяин встретил меня во дворе, протянул мне небольшую книгу и сказал: «Хиггинс, я тут узнал, что ты один из тех чертовых идиотов, которые собираются давить на меня и требовать увеличения заработной платы. Я хочу испытать тебя и посмотреть, имеешь ли ты какой-нибудь разум. Вот книга, написанная моим другом. Если ты прочитаешь ее, то поймешь, что заработок сам находит свой уровень. Ни хозяева, ни рабочие не влияют на этот процесс. И те люди, которые рвут себе глотки, призывая рабочих к забастовкам, являются просто тупыми придурками».

Николас презрительно хмыкнул.