Сетунь

Маленькое тельце Михаил отнес на поверхность и закопал в холодной земле, стараясь не думать о том, через сколько времени до него доберутся собаки. Может, так и лучше, если даже могилы не останется. Он все думал, отчего умер ребенок, казавшийся вполне жизнеспособным, и не находил ответа. Конечно, в нынешних условиях невозможно было провести обследование, да Михаил и не решился бы вскрывать младенца, щадя чувства Гарика и Гули. Может быть, синдром детской смертности? Или у него не раскрылось легкое – врач слышал о таких случаях. В прежней жизни, в условиях роддома, будь под рукой аппарат для искусственной вентиляции легких, с проблемой справились бы легко. Но что толку было теперь гадать? И что мог сделать он, врач-недоучка, не имевший опыта выхаживания таких младенцев? В бункере воцарилась тягостная атмосфера, беспечный прежде Гарик ходил, как в воду опущенный, Гуля бродила, не поднимая глаз. Михаил уже почти равнодушно думал о том, что будет с Ланкиным ребенком. Может, здесь, в бункере, вообще неподходящие условия для младенцев. Но Ланка так измучила его своими капризами, что он мечтал об одном – скорей бы все кончилось, так или иначе. Хотя после смерти Гулиного малыша Ланка притихла, словно понимая, как бестактно было бы сейчас напоминать о своем положении.

Но постепенно, в новых заботах, горе не то чтобы забылось, но отодвинулось на второй план. И Михаил даже думал, что, может, в этом неласковом мире для младенца и лучше было умереть, едва появившись на свет. Но мыслями своими, конечно, ни с кем не делился. Гуля не то чтобы повеселела, но вроде успокоилась. Гарик ходил с загадочным видом, и Михаил подумал, что, возможно, они вновь ждут ребенка, хотя и молчат об этом.

Федор, когда однажды врач заглянул к нему попросить заменить изношенную проводку, высказался в том смысле, что по нынешней жизни дети – это уж слишком. Тем более в таких условиях женщины просто не могут рожать здоровых и жизнеспособных. Михаил отмолчался. Его одолевали мысли, которые он никогда не решился бы озвучить. Ребенок казался ему неизбежной жертвой, словно приближавшаяся зима требовала своего. А когда появится малыш у Ланки, что будет с ним? Сумеют ли они выходить его в холодном и сыром бункере?

К зиме удалось сделать запас продуктов. Хуже было с отоплением – земля промерзала. И когда наступили холода, ночевать стали в общем зале, чтобы по возможности сохранять тепло. Но даже несмотря на это, обитатели бункера стучали зубами и наворачивали на себя несколько слоев одежды.

Устинья, раздосадованная тем, что лекарь ее избегает, вновь принялась шпынять Ланку. И однажды Михаил стал свидетелем того, как она пыталась устроить ссору.

Ланка, которую перестало наконец тошнить, почувствовала себя лучше и вызвалась помогать на кухне. Но, неловко повернувшись, уронила тарелку, и ее содержимое – каша с тушенкой – разлетелось по полу.

– Убери, безрукая, – завизжала Устинья. Услышав этот крик из общего зала, Михаил пулей влетел на пищеблок и увидел прислонившуюся к стене бледную Ланку с выпирающим животом и Устинью с перекошенным от злобы лицом. Он в бешенстве схватил ее за шиворот и отвесил пощечину. Та расхохоталась.

– Бьешь – значит, любишь!

– Запомни, – процедил Михаил, – еще раз ты посмеешь повысить голос на Светлану – вышвырну из бункера. Что-нибудь случится с ее ребенком – выкину наружу без химзы. И не смей больше рот раскрывать при мне!

Он сам от себя не ожидал такого. Устинья, опешив, смотрела на него расширенными глазами. Потом вдруг разрыдалась.

– Не трогай меня, я беременна. Я тоже ношу твоего ребенка.

Михаил краем глаза успел заметить, как Ланка сползает по стене. Он еле успел подхватить ее на руки. Отнес в их комнату, мельком уловив, как смотрит на него дядя Гена. Но никто не сказал ему ни слова, и Михаил понял, что остальные молчаливо признали его главенство. Теперь, похоже, руководителем становился он. Но эта мысль не доставила ему радости – он представил себе, какая ответственность ложится на него отныне.

Ближе к вечеру у Ланки начались роды. Михаил сидел возле нее, держа за руку, проклиная себя за все горе, которое ей причинил. И мысленно давал кому-то обещание, что если все обойдется, он больше слова ей худого не скажет – только бы она осталась жива. Она не гнала его, только все твердила, что, наверное, не переживет родов.

– У меня будет мальчик, я знаю, – говорила она. – Если я умру, назови его Ингваром.

И кто-то там, наверху, услышал его молитвы. Промучившись всю ночь, к утру Ланка родила маленькую девочку, которая сразу заявила о себе громким криком. Выглядел ребенок, как ни странно, вполне нормальным, но сердце у Михаила сжалось – теперь придется беспокоиться за двоих. И все же его потрясло это маленькое чудо – ребенок. Живой, беспомощный, его собственный. Врач вздрогнул – он вспомнил другого ребенка, оставленного на чужих людей там, в метро. Конечно, приемные родители вроде выглядели вполне адекватными, но все же… Михаил поспешил отогнать от себя неприятные воспоминания.