Сеть птицелова

На следующее утро, выйдя к утренней трапезе, Александра Гавриловна не застала в столовой ни супруга, ни дочери. В случае Сергея Алексеевича загадка разрешилась сразу же: лакей донес, что барин уединился по срочному делу с управляющим Андреем «в кабинеты», а отсутствие Эдокси княгиня объяснила с еще большей легкостью и даже некоторым смущением: от пережитых горестей милое дитя спала долее обыкновенного, а сама Александра Гавриловна забыла послать княжне замену Настасье, только вчера определенную барской ключницей. Новую девушку звали Акулькой, и она уже давно была на побегушках у ее Васьки.

Дабы загладить оплошность, Александра Гавриловна отослала обеих девок к барышне, наказав угождать ей по мере возможностей. А через несколько минут в столовую шаркающей кавалерийской походкой вошел супруг темнее тучи: из детей, что княгиня отрядила вчера в лес собирать раннюю ягоду, не вернулась младшая сестра Глашки Анфиса. Андрей порешил до вечера барина не беспокоить: искали, можно сказать, семейно – Григорий с Феклушей да Андрон со своими собачками. А утром Андрей уж прибежал, бросился Сергею Алексеевичу в ноги: третья девчоночка, выходит, за одно лето! Да еще и Настасья-покойница! Мужики в гневе пожгли поля на границе с бароновыми наделами. Говорят, ни царя-батюшки на них нет, ни барина. От разоренных нынче французом и преданных огню своими же холопами некогда великолепных имений Габиха шел, как запах гари, слух: вместе с чертом-Бонапартом грядет Антихрист и конец света. По уезду меж тем циркулировала бумага от французского «енерала»: мол, жителям, коли они не уйдут в партизаны, а останутся на своей земле, вреда сделано не будет. А за все, что возьмут ихние французские фуражиры, получат они сполна ассигнациями.

– Уезжать пора, барин, – твердил Андрей, переминаясь с ноги на ногу. – Да без подвод, а так, налегке.

Сергей Алексеевич и сам понимал, что пора. Останавливала его лишь гражданская помещичья совесть с твердо усвоенными с младых ногтей обязанностями дворянина: проливать кровь за отечество и нести ответственность за «своих» – включая дворовых и деревенских. Все они зависели от него, за всех Богу ответ давать и бросить их так, уехав на паре карет, как тать в ночи… Липецкий морщился, как от кислого, а Андрей всё увещевал барина, что даже скверные российские дороги им на руку: француз, опасаясь завязнуть да экипаж свой переломить, с них не свернет, а им тракт и без надобности – тронутся своими тропами… Поедут одни домашние, взяв лишь самое необходимое, с вооруженными провожатыми из своих лакеев и потасовских молодцов. Деньги и драгоценности увезут, а все остальное ценное Андрей спрячет – будьте покойны! – до возвращения барина.

Князь был бравым воякой и недурным хозяином своим людям, но положение все более выходило из-под контроля, а знакомая реальность с каждым днем расползалась, как гнилая дерюжка. Война с Бонапартом, «свой» француз в доме, чужие кругом. Мертвые девочки, бунтующие мужики – что делать со всем этим, его сиятельство не представлял и в полной растерянности готов был слушаться собственного управляющего.

Княгиня, внимая доводам мужа и чувствуя его беспомощность, сидела неподвижно, сцепив пальцы под кружевной скатертью. Она была испугана и согласна с Андреем: надобно ехать, и скоро. В голове крутилась мысль о шкатулке с парюрами, сдуру вывезенными из Москвы, да так и не пригодившимися. Бриллиантовые эгретки, жемчуга, броши с камеями, кашемировые шали, перечисляла княгиня в уме, не забыть бы чего-нибудь важного! Ох, как же ненавидела она собираться в спешке!

– Васька! – крикнула она, вставая из-за стола, и князю почудился в сем зове клич полководца. – Ва-а-аська-а-а!

В дверях появилась горничная.

– Что, одела Акулька барышню?

…табакерка, усыпанная диамантами, с портретом на эмали старшего сына во младенчестве, золотые часы…

– Нет, барыня. Нету ее.

– Как нету? – прервала составление списка в уме княгиня, уставившись на свою девушку.

– Сама, видать, оделась. И гулять поутру отправилась.

– В сад? – нахмурилась княгиня, обычно приветствовавшая утренние прогулки.

– А нам почем знать? – обиженно засопела носом та.

– Экая ты дура, Васька! – раздраженно поправила шаль на сдобных плечах Александра Гавриловна. – Поди узнай, на конюшне ли Ласточка, да проверь, что из барышниного гардероба взято!

Но едва недовольная Васька вышла, княгиня, полная дурных предчувствий, сама бросилась в комнату дочери, распахнула задернутые с вечера гардины. И замерла, похолодев: Авдотьина кровать была и вовсе не смята.