Сеть Алисы

Наконец мы сели в машину и поехали со скоростью улитки. Лилль показался весьма симпатичным городом. Дома из обожженного кирпича на фундаментах из белого известняка, окружавшие просторную главную площадь, напоминали о близости Бельгии. Город пережил оккупацию, но не был превращен в руины. Жизнь здесь казалась веселее, чем в Гавре: народ спешил за покупками, выгуливал собачек. Однако Эва с каждой минутой все больше мрачнела.

— Действия всякого гражданского лица, в том числе персонала городской управы, в помощь врагам Германии либо во вред ей и ее союзникам караются смертью, — неожиданно произнесла она, явно что-то цитируя.

Я покачала головой:

— Фашисты…

— Они тут ни при чем. — С каменным лицом Эва смотрела в окно.

Проезжая по набережной Дёли, мы миновали ресторанчик со столиками под полосатой маркизой, и мне вспомнилось прованское кафе, где я и Роза провели чудесный день. Больше нигде я не была так счастлива. Сейчас я позавидовала веснушчатой официантке в красном переднике — девушке моих примерно лет, которая несла поднос с багетом и кувшином вина. Она вдыхала аромат свежеиспеченного хлеба и знать не знала ни о какой Маленькой Неурядице.

Мысли мои нарушил голос Эвы, злой и холодный:

— Это здание надо было сжечь дотла, а пепелище присыпать солью, как делали в Средние века. И направить сюда воды подлинной Леты, чтобы даже памяти о нем не осталось.

Она смотрела на милый ресторанчик с арочным окном в золоченом переплете.

— Что с вами? — Финн глянул на нее через плечо.

Голос Эвы полнился яростью, но вся она как-то обмякла, съежилась и переплела изуродованные пальцы, точно стараясь унять их дрожь. Мы с Финном переглянулись, от удивления я даже забыла, что избегаю его взгляда.

— Надо найти отель, — тихо сказал он. — Поскорее.

Мы остановились у первой попавшейся гостиницы и сняли три номера. Портье неверно подбил сумму, я указала ему на ошибку, но он вдруг перестал понимать мой французский с американским акцентом. И тогда Эва, перегнувшись через стойку, выпустила очередь на чистейшем французском с северным выговором, от чего опешивший портье мгновенно переправил счет.

— Я не знала, что вы так хорошо говорите по-французски, — удивилась я.

— Уж получше тебя, америкашка. — Эва сунула нам ключи от комнат. — Спокойной ночи.

Я посмотрела на улицу за окном. Еще только смеркалось, а мы весь день не ели.

— Поужинать не хотите?

— У меня свой жидкий ужин. — Эва хлопнула по сумке, в которой звякнула бутылка. — Я собираюсь напиться в умат, но, если утром ты будешь ждать, пока я просплюсь, тебе кранты. Выезжаем на рассвете, я хочу поскорее убраться из этого гадюшника и, если что, уйду пешком.

Она скрылась в своем номере, и я поспешила в свой. Не было ни малейшего желания оставаться наедине с Финном.

Усевшись на узкую кровать, я поужинала скверными бутербродами. Потом в маленькой раковине простирнула белье и блузку. Видимо, скоро придется подкупить себе одежды. Затем, собравшись с духом, спустилась в холл, где был телефон. Я не собиралась посвящать мать в свои планы (а то еще заявится с полицией — ведь пока что я несовершеннолетняя), но просто известить, что я жива-здорова. Однако портье «Дельфина» сказал, что мать выехала из отеля. На всякий случай я оставила ей сообщение и, с тяжелым сердцем повесив трубку, пошла обратно в свой номер. Вдруг накатила страшная усталость. Весь день я просто сидела в машине, но чувствовала себя обессиленной напрочь. Последнее время это случалось часто, и я узнавала еще один признак Маленькой Неурядицы.

Отгоняя мысли о ней, я вошла в свою комнату. Завтра — в Рубе. По правде, ехать туда совсем не хотелось. Эва уверяла, что нужно переговорить с ее знакомой, которая может что-нибудь знать, но ведь я уже все выяснила у своей тетки. Розу отправили рожать в какой-то южный поселок, потом она перебралась в Лимож, где искала работу. Вот туда-то я и хотела поехать, а Рубе и сомнительная знакомая Эвы меня ничуть не интересовали.

Я присела на край кровати. В груди моей теплилась надежда, которой одарил жуткий час в обществе тети Жанны. Да, всеми силами я старалась себя убедить, что Роза могла уцелеть, и все равно противная мыслишка не давала покоя: твои родители правы — ее нет в живых. Иначе она, кого я любила как родную сестру, она, так боявшаяся одиночества, уже давно нашла бы способ дать знать о себе.

Но ведь все родные от нее отвернулись и, сплавив рожать ублюдка, умыли руки… А я знала Розин характер, гордый и вспыльчивый. Она бы никогда не вернулась в родительский дом, из которого ее вышвырнули.