Сестры зимнего леса

– Не бывать такому, – мотает головой Альтер.

– Почему? Кто сказал?

– Твой прадедушка был не абы кем. Не всем дан талант оборотничества. Янкель, к примеру, не умеет. Кажется, ты не понимаешь собственной неординарности.

– Альтер прав, Либа.

– Пока не попробуем, не узнаем, – настаиваю я. – Дайте им этот шанс. Кто знает, не удивят ли они вас? Дубоссарским евреям духу не занимать. Подарим им надежду. Поможем поверить, что быть евреем – это значит постоянно меняться. Оставаться верным себе и в то же время – приспосабливаться к окружающему. Ведь именно так испокон веку и живёт наш народ. Давайте же предложим им то, за что стоит сражаться. Пока они будут всем этим заниматься, мы втроём потихоньку отправимся в лес и спасём Лайю. Я выйду на поляну и попытаюсь поговорить с Ховлинами. Попрошу продать мне фруктов. Если удастся вызволить сестру, мне потребуются их фрукты, чтобы её кормить до тех пор, когда найдётся другое лекарство. Вы же будете неподалёку. Я позволю братцам себя заманить. Надо только договориться о каком-нибудь знаке, который я вам подам. Сомневаюсь, что вы сможете преодолеть колдовской барьер в человеческом облике. А в медвежьем – кто знает? Вы отвлечёте Ховлинов, я выведу Лайю. По-моему, другого способа у нас нет.

– А что взамен? – повторяет Рувим.

– Взамен я обещаю по доброй воле отправиться в Купель. Познакомлюсь с родичами, погляжу, как вы живёте. Но стать твоей женой не обещаю. Даже не проси, и речи быть не может. Однако побываю в Купели с открытым сердцем.

– По рукам. – Рувим по-мальчишески улыбается, подмигивает и протягивает мне руку.

Пожимаю его ладонь.

– Думаю, это неплохой план, – добавляет он. – Что скажете, Альтиш?

Тот только ворчит и недовольно хмурится.

Рувим, продолжая сжимать мою руку, заглядывает мне в лицо. Я вздрагиваю.

На что я только что согласилась?

82 Лайя

Дверь открывается.
Шаги.
Подходят к ложу.
Чьи-то пальцы
ощупывают
мне запястья, ноги, шею.
Как больно!
Что-то резко
с моих
запястий, ног и шеи
срывают.
Воздух! Воздух!
Я могу дышать!

Чем-то мягким
обматывают
мне запястья, ноги, шею.

Становится
чуть легче.
Пытаюсь
приподняться
и понимаю,
что больше
ничем не связана.

Моё лицо влажно,
но не от слёз,
а словно от дождя.
Я поднимаю веки.
Всё расплывается,
мир смутен и невнятен.

Злые корни
перестают сосать.
Кровь! Повсюду кровь
и корни. Их плети
точно змеи
расползаются,
ища себе иной
источник жизни.

Рядом – Фёдор.
Зелёные, совсем кошачьи
глаза встречаются с моими.
Он берёт венец
и надевает,
шипы вонзая
в собственную плоть.
В зрачках мелькает что-то.
Я различаю
любовь, и боль, и злость.

Склонившись,
он меня целует и говорит:
«Моя любовь так велика, о Лайя,
что я готов тебя освободить».

Лозы жадно
впиваются.
И тут же сохнут, словно в жилах
у Фёдора не кровь,
а соль и прах.
И прямо на глазах
они гниют.
Гниль и парша
ползут по лозам,
устремляясь вверх
к его рукам.
Он морщится от боли
и… превращается!
Нет, не в кота,
не в крысу,
не в ворона
и не в хорька,
не в голубя
или змею,
а в чудище лесное,
в уродливую тварь.
Он – гоблин.
Отрывает
остатки лоз истлевших
и тёмными руками,
похожими на корни,
меня он поднимает.

Дверь распахнув пинком,
выходит, шатаясь, точно пьяный,
на тонких ножках идёт
по бесконечным коридорам.
Неужели
там свобода,
воздух,
небо?

Выходим из избушки.
Нас уже ждёт Мирон,
вернее – такой же мерзкий гоблин.
Где были
мои глаза?
Куда же я смотрела?
Зажмуриваюсь.
Ну, вот и всё.
Мой выбор прояснился.

Дорогой я ошиблась.

83 Либа

Кахал собирается в доме Дониэля Хаймовитца.