Пальцы зудят. Зуд напоминает покалывание от онемения, но он куда резче. Зажмуриваюсь, стараясь не думать о плохом. Соберись, Либа, сосредоточься… Как там говаривал тятя? Нужда железо ломит? И в эту минуту я понимаю, как мама его освободила! В час великой нужды ты можешь стать кем угодно…
Боль в пальцах становится невыносимой. Это хорошо. Свобода близка. Когда начинает казаться, что пальцы вот-вот сгорят, или отвалятся, или превратятся в ледышки, навсегда утратят чувствительность, я ощущаю, как кожа раздвигается, и из-под неё вырастают когти. Ура, получилось! От боли хватаю ртом воздух, потом издаю рёв. Извернувшись, скребу когтями по коре. Верёвка лопается, и я ничком валюсь на землю.
Ноги всё ещё привязаны к дереву. Протягиваю руку, чтобы полоснуть по путам, и взвизгиваю от неожиданности. Это не мои руки! Прежде у меня не было ни густой тёмно-бурой шерсти, ни агатово-чёрных острых когтей. Слышу позади шаги.
– Так-так-так, – говорит Рувим, присаживаясь рядом на корточки, и убирает с моего лица прядь волос.
Изменились, оказывается, одни руки.
– Не прикасайся ко мне! – кричу.
Он берёт мою уродливую лапу в свою ладонь. Уже хочу полоснуть и его, но вижу, что мужская рука легко и безупречно превращается в медвежью лапу.
На сей раз взвизгиваю от страха.
– Тише, – шепчет он, – не бойся, Либа, всё хорошо. Альтер, развяжите ей ноги. Я её держу.
Верёвка ослабевает. Вскакиваю, намереваясь бежать.
– Ещё чего! – Рувим хватает меня, крепко прижимает к себе. – Куда это ты собралась в таком виде?
Он много крупнее и сильнее. Сколько ни дёргаюсь, всё напрасно, он ни на вершок не сдвинулся. Рувим так меня сжимает, что трудно дышать. Решаю схитрить, притворившись, что смирилась, а там видно будет.
Рувим попадается на уловку и слегка разжимает лапищи. Рванувшись изо всех сил, пытаюсь ударить его ногой и зацепить когтями, но он успевает вновь притиснуть меня к себе. Ну и мощь! Наверняка потом синяки останутся. Мне его не одолеть. Я бессильна. Как же я его ненавижу! Ненавижу всех и вся. Ховлинов, укравших мою сестру. Родителей, бросивших нас на произвол судьбы. Довида, утверждающего, что любит меня, и который непременно разлюбит, стоит ему увидеть, какая бестия прячется под моей шкурой. И себя ненавижу за то, что не могу спасти Лайю. Да что там Лайю, я и себя-то не в состоянии спасти.
– Тихо, Либа, тихо, – говорит Рувим мне на ухо, – всё хорошо.
Голос его непереносим. Ненавижу! Внезапно силы оставляют меня.
– Пойдём к костру, Либа. Альтер, плесните-ка ей чего покрепче.
Тот что-то буркает в ответ. Мотаю головой. Я сломлена. Рувим опускает меня на землю. Хочу вытереть мокрые щёки и обнаруживаю, что когти никуда не делись. От этого слёзы начинают течь в три ручья.
– Ничего-ничего. – Рувим достаёт платок и вытирает мне лицо.
Его руки уже человеческие, гладкие и розовые.
– Помогите, – всхлипываю я, – научите, как превратиться обратно.
Солидно кашлянув, Альтер косится на Рувима и говорит:
– Можем и научить. Только сначала тебе придётся кое-что нам пообещать.
– Много чести! – опять ярюсь я, но голос явственно дрожит.
–
80
Лайя