Сестры зимнего леса

Протягиваю было руку, но Лайя уже бежит к дому. Я с шумом топаю за ней. Мы пробегаем по лесу, минуем двор. Лайя несётся через сад прямо к реке. Мне за ней не угнаться.

– Не отдам, не отдам! Он мой! – дразнится сестра, подпрыгивает и хватается за ветку яблони.

Миг – и она уже на самой верхушке. Убедившись, что я за ней не полезла, спускается пониже и показывает мне язык:

– Не догонишь, не поймаешь!

– Ох, Лайя, накличешь ты беду.

Сестра вдруг грустнеет.

– Мы и так с тобой в беде, Либа. И кроме беды, нас уже ничего не ждёт.

– Хоть в дом эту пакость не тащи, а?

– Холосо, ненечка, – пищит она детским голоском.

Я морщусь и бреду к дому.

Высоко в небе перекликаются птицы. Мы с сестрой останавливаемся, запрокидываем головы. Лайя поворачивается вослед птичьему клёкоту. Вдруг что-то белое мелькает между деревьями и взмывает ввысь.

18 Лайя

В полдень говорю сестре,
что отправлюсь за калиной.
Убегаю в лес я вновь.
Затеряться в нём хочу,
в одиночку поскитаться,
побродить в тенях деревьев,
птиц послушать, звон ручья,
что бежит, бежит отсюда…
Я бегу ему вослед,
а куда —
мне безразлично.

В детстве я частенько
донимала тятю:
«Как летают птицы?» —
«По веленью Бога». —
«Боженька на небе?» —
«Бог повсюду, дочка». —
«Для чего ж молиться?» —
«Потому, что любит
Он наши голоса».
Не пришлись по вкусу
мне его ответы,
а ему, похоже, —
те мои вопросы.
Повзрослев, решила:
спрашивать не буду,
разберусь сама.

Как летают птицы?
Для того есть крылья.
Бог? А есть ли он?

И молитвы наши —
не слова ль пустые?
Не напрасна ль наша
жажда утешенья?

Вновь к реке спускаюсь.
Что, если там Женя
на коньках порхает,
словно птичка в небе?
Всё бы мне глядеть,
на неё, мечтая
с нею поменяться.

Временами у реки
в пальцах дрожь я ощущаю.
Стоит поглядеть на небо —
под лопатками зудит
нестерпимо и надсадно.
Вся я с головы до ног
становлюсь стрелой калёной,
ввысь нацеленной,
что рвётся
с тетивы неудержимо
вот уже который день.

Прежде я не ведала,
что со мной творится,
что за страсть такая
пышет в моих венах.
А теперь понятно,
отчего кручина
сердце обуяла.
Уж не тот ли лебедь,
виденный на крыше,
прилетал за мной?

Мучаюсь, тоскую,
взглядом провожая
стаи белокрылых
всё на юг, на юг…

19 Либа

Венок, висящий на сучке, кажется, вехтером-соглядатаем, зорко следящим за нами. Вот же гадость какая!

Ночью мне не спалось. В окно скреблись ветки деревьев, колыхаясь на ветру, а мне представлялось, это венок ожил и тянет, тянет свои лозы, ощупывает стены хаты, разыскивает щелочки между брёвнами, чтобы пробраться в дом и обвить шею Лайи, её запястья и щиколотки.

Я чую что-то нехорошее в лесу, совсем как тятя на свадьбе. В свисте ветра отчётливо различаются чьи-то шепотки. Широко раскрываю глаза. По крыше кто-то дробно топочет, напоминая о гусях-лебедях из матушкиных сказок. Сама не знаю, откуда ждать беды, из леса или с неба? Похоже, действительно ума лишилась. Что страшного может приключиться в нашем родном лесу или сонном городишке?

И всё же я по десять раз на дню проверяю ногти и ощупываю языком зубы: не заострились ли? Осматриваю кожу на руках: не стали ли волоски гуще? Никогда не была я красавицей и уже не стану, но всё равно не желаю становиться медведицей.

Вот только Лайю защитить хочется. Тогда, в лесу, мне подумалось, что, может, оно и не так плохо – иметь острые когти?

Стараюсь занять себя работой. Из надоенного сестрой молока сбиваю масло и делаю творог, как учила матушка. Лайя кормит кур и собирает яйца. А меня куры всегда побаивались, и теперь я догадываюсь почему.