Сергей Прокофьев

Прокофьев не мог отказать себе в удовольствии вписать в финальную тему с вариациями цитату из одного из тех, кто подавался организаторами травли 1948 года в качестве эталона композитора — припев из популярной песни «На закате ходит парень возле дома моего…» Владимира Захарова на слова Михаила Исаковского. Припев из всем известной песни звучал шаржированно-скерцозно, проходя то у разных групп инструментов, то у солирующей виолончели. Контрастом ему служила необычайно благородная, может быть, самая красивая вариация Симфонии-концерта. Самого Захарова, активно громившего «ненужный» симфонизм и вознесённого мутной волной на пост одного из секретарей Союза композиторов, Прокофьев едко высмеивал и — цитируя припев-чик — высказывал с нескрываемым сарказмом ему в лицо, что думал о его неблаговидной роли: «И кто его знает, / Чего он моргает, / Чего он вздыхает, / На что намекает…»

В окончательной версии переделанный виолончельный концерт настолько отличался от написанного в 1934–1938 годах, что Прокофьев дал ему № 2, а на самой рукописи начертал:

«Посвящается

выдающемуся таланту

Мстиславу Ростроповичу

на память

о совместных

трудах

над концертом

СПркфв

10 окт. 1951».

При предварительном прослушивании Захаров опознал свою мелодию — только глухой не услышал бы её — и разразился неизбежный скандал. Прокофьев предложил Ростроповичу поставить на ближайшее будущее на место этой мелодии специально сочинённый вальсок, а потом, без лишнего шума, вернуться к изначальному варианту.

Болезни, тяжелейшие переживания не просто предельно ограничивали рабочее время Прокофьева; они привели и к расфокусировке его музыкального существа. Играл и даже читал с листа собственную музыку Прокофьев уже без прежнего блеска, а звуки он, всю жизнь отличавшийся абсолютным слухом, слышал порой на три тона выше (вместо до — фа-диез).

Однако Прокофьев по-прежнему выделялся манерой держаться, одеждой и всем своим обликом на фоне «серой как шинель» подсоветской жизни. Даже с минимумом доступного он умудрялся выглядеть франтом, гостем из другого мира. Живший у Прокофьева на даче — в период совместной работы над Концертом-симфонией — Ростропович вспоминал, что к завтраку композитор являлся «безукоризненно одетым, всегда при галстуке и в пиджаке… <…> К этому нужно ещё прибавить склонность к ярким цветам одежды и заметную любовь к духам…». Юный Геннадий Рождественский встретил Прокофьева как-то раз идущим из Камергерского переулка по Тверской (из тогдашнего проезда Художественного театра по улице Горького) в Елисеевский магазин за продуктовыми покупками: на композиторе были огромная, размерами чуть не с сомбреро, чёрная шляпа, очень короткое чёрное пальто (вероятно, другого размера просто не имелось в продаже) и ослепительно-жёлтые перчатки. Он сам, как и в годы юности, во время баснословных прогулок по Невскому, «в сверкающем цилиндре, вооружённый моноклем», продолжал наслаждаться производимым на окружающих эффектом.

Премьера Концерта-симфонии состоялась 18 февраля 1952 года. Вышедшему с виолончелью на сцену Ростроповичу и вставшему за дирижёрский пульт Рихтеру устроили овацию до выступления, что, по мнению последнего, было просто неуместно: живой и прошедший сквозь столько испытаний автор музыки сидел в зале; а после окончания вещи, как и после московской премьеры первого варианта концерта, слушатели пребывали в смущении. Они ждали другого Прокофьева — яростного, захватывающего широтой дыхания и мелодии; вместо этого им явился возвышенный, но уже не по свободному выбору, а лишь по внутренней истощённости и желанию покоя композитор. Прокофьев всё же сказал Рихтеру в артистической: «Теперь я спокоен. Теперь есть дирижёр и для других моих сочинений». По иронии судьбы это оказалось последним дирижёрским выступлением Рихтера, но зато Ростропович прославился впоследствии как дирижёр прокофьевских партитур.

Да, с появлением гениальной музыкальной молодёжи — Ростроповича, Рихтера — Прокофьев увидел, что дело его в России не пропадает.

А буквально через четыре дня, 22 февраля, Самуил Самосуд исполнил на радио праздничную симфоническую поэму «Встреча Волги с Доном», которая пусть и не прибавила композиторских лавров нашему герою, зато самим фактом своего исполнения означала, что абсолютно новые его вещи отныне могут звучать и на радио.