Сергей Прокофьев

Теперь Прокофьев остался совсем один. Если не считать Миры, сыновей и музыкальной молодёжи в лице Ростроповича и Рихтера. Великий единомышленник Эйзенштейн не пережил погрома 1948 года; ближайшие друзья музыкальной юности — слабохарактерный, но талантливый Борис Асафьев и морально безупречный, умнейший Мясковский — сошли в могилу: их тоже, но с разной скоростью убил роковой 1948-й; Лина Ивановна была в лагерях за полярным кругом; зарубежные друзья и единомышленники Сергей Кусевицкий, Пётр Сувчинский, Владимир Дукельский находились так далеко, что словно бы и на другой планете. Друг-соперник Игорь Стравинский, переселившись в Америку, продолжал которое уже десятилетие засевать неоклассическую делянку «здоровой, старой культуры». Его новый переход на позиции музыкального авангарда был ещё впереди. С советскими коллегами у Прокофьева никогда не было особенно близких отношений, ещё холоднее стали они после 1948 года.

31 августа на Николиной Горе Прокофьев окончил клавир оратории. К этому времени текст уже был опубликован в августовском номере «Нового мира». 5 ноября композитор завершил оркестровку. Он волновался: так ли уж хороша была сочинённая им на тексты Маршака музыка? Спросить теперь было не у кого. Но Павел Ламм, которому по традиции Прокофьев поручил разбирать дирекцион, уверял, что музыка была вполне заслуживающей одобрения, в особенности «Колыбельная». Вскоре не станет и Ламма — рак сведёт и его весной 1951 года в могилу.

9 декабря под управлением Александра Гаука в Колонном зале в Москве была сыграна премьера 27-й симфонии Мясковского.

19 декабря на открытом концерте в том же Колонном зале состоялась премьера «Зимнего костра», а затем — в тот же день, но позднее — и «На страже мира». Дирижировал Самуил Самосуд.

Ни на премьере последней симфонии своего друга, ни на премьерах собственных сочинений Прокофьева не было.

В 1951 году «Зимний костёр» и «На страже мира» были удостоены Сталинской премии, правда, всего лишь второй степени — шестой Сталинской премии на счету Прокофьева. Так как список лауреатов утверждался самим диктатором, то, очевидно, что таково было его мнение об оратории. Прокофьев выполнил заказ, но, вероятно, не так убедительно, как этого хотелось Сталину. Новой «Здравицы» не вышло.

Первые исправления в Виолончельный концерт Прокофьев внёс сразу после провальной премьеры 1938 года и отправил правленую партитуру для переписки и последующего издания в парижскую контору РМИ. Война в Европе парализовала деятельность издательства и прервала связь с его отделениями, находившимися на контролируемой нацистами территории — в Берлине и начиная с 1940 года в Париже. 20 октября 1943 года Прокофьев справлялся у находившегося в США Кусевицкого: «…прошу тебя сообщить, есть <ли> у тебя партитура моего виолончельного концерта: после отсылки рукописи в издательство у меня не осталось дубликата, и мы здесь уже в течение нескольких лет не можем исполнить этот концерт». Что-либо определённое Кусевицкий смог ответить только по окончании войны: у него лично рукописи Прокофьева не было, но корректура партитуры обнаружилась в парижской конторе РМИ. 10 июля 1947 года Прокофьев убедительно просил Гавриила Пайчадзе: «1) Всё-таки постарайтесь мне прислать (через ВОКС) партитуру — переписав её или сняв оттиск с корректуры; то или другое прошу сделать за мой счёт. 2) Голоса мы спишем здесь, а клавир, хоть плохой, здесь найдётся. 3) В Москве есть отличный молодой виолончелист, который выучил концерт, и вначале сезона мог бы сыграть с оркестром. 4) Послушав, окончательно решу, надо ли внести в него переделки, и тогда извещу Вас». Партитура из Парижа вовремя не поспела, и «отличный молодой виолончелист» Ростропович сыграл 21 декабря концерт по клавиру — в версии для виолончели и фортепиано.

Сразу по получении партитуры и как только отгромыхали бедствия 1948-го, Прокофьев засел за кардинальный пересмотр сочинения. Как и некогда Пятигорский, Ростропович стал приносить Прокофьеву образцы казавшихся ему, виртуозу, интересными концертов для виолончели с оркестром, написанных виолончелистами-виртуозами — Давидом Поппером, Карлом Давыдовым, и, как это уже произошло с данным ему Пятигорским концертом Дворжака, Прокофьев был абсолютно беспощаден в оценке просмотренных сочинений: «Ну и музычку вы мне принесли». «Музычка», как мы помним, было самым страшным ругательством в дягилевском кругу, но Ростропович только посмеивался.

Работа шла привычным чередом: Прокофьев вносил дополнения и исправления, Ростропович проверял, насколько идиоматичной оказывалась новая партия виолончели. Это было уже самое настоящее сотворчество.