Сергей Прокофьев

Однако вместо резиньяции по поводу случившегося Прокофьев решил заняться делом. Зашедший к нему в номер «Астории» Кабалевский обнаружил композитора сидящим над нотной бумагой и, взамен приветствия, демонстрирующим ему то, что считал за крупную находку в балете, над которым работал: «Вот посмотрите, это тема Хозяйки». С мальчишеским простодушием он, при поддержке Миры, разыграл сходное представление перед Лавровским. Балетмейстер явился на Николину Гору лишь за тем, чтобы обсудить возможный сюжет сочинения. Его предложение сводилось к одному из уральских сказов Бажова. Прокофьев отвечал ему: «А знаете ли какое совпадение, мы только что с Мирой Александровной говорили об этом же, а об Урале, о его природе, я мечтал ещё находясь за границей. Вы знаете, меня уже скоро начнёт мучить тема Хозяйки Медной горы; какая она будет, ещё не знаю, но она скоро будет меня мучить». А через несколько дней радостно сообщил балетмейстеру, что только что «нашёл тему Хозяйки», и заставил и себя, и вновь приехавшего к нему Лавровского почувствовать «именинниками». Тема Хозяйки Медной горы, открывающая балет, была «найдена» в сентябре 1948 года. В декабре же было не до радости: Прокофьев просто показывал всем, и в первую очередь занявшему двусмысленную позицию Кабалевскому, что, несмотря ни на что, он не сдаётся.

На следующий день после просмотра «Повести о настоящем человеке» состоялось прослушивание второй части «Войны и мира» в МАЛЕГОТе. Вопреки желанию труппы, получившей, напомним, в прошлом году Сталинскую премию первой степени за первую часть оперы, спектакль шёл без костюмов и декораций. После каждой картины звучали аплодисменты присутствующих. Дискуссия по окончании была полной противоположностью обсуждению «Повести о настоящем человеке»; но Прокофьев, от греха подальше, решил уйти в гостиницу. Мира осталась. Многие не на шутку всполошились и говорили о Прокофьеве самое лучшее. Дала о себе знать и совершенно другая обстановка, чем в Мариинке: не было и намёка на саботаж и халтуру. Сохранился даже протокол обсуждения, дополненный пометками Миры.

Артист хора Сыренский заявил, что годится им музыка или нет, решают в конце концов исполнители, а не начальство со стороны: «Во 2-й части есть гениальные места <…>, и больно, если этот спектакль у нас не пойдёт. <…>…где-то там решили — неверно. Мы, трудящиеся, сами должны и будем решать».

Исполнитель партии графа Ростова Левандо категорически возражал против навязанных Прокофьеву изменений; говорил, что если критиковать, то конкретные недостатки, с практически музыкальной точки зрения и уж никак не оперу вообще: «Картина «Фили» мне больше нравилась в том варианте, который был на прошлом просмотре. Теперь ария Кутузова несколько шарманообразная. Для решения этого вопроса на просмотре надо было показать в том и другом варианте.

Трудность вокала у С. С. Прокофьева есть, он забывает, что имеет дело с человеческим голосом, а не механизмом, и для голоса у него есть инструментальность. <…> До показа сцена в Филях кончалась на плаче Палаши, было закончено хорошо, и напрасно С. А. Самосуд испугался этого варианта.

В целом коллектив был очень увлечён работой над оперой <…>, а если скажу, что эту оперу надо ставить — отражу мнение большинства».

Наконец, резко и прямолинейно выступил представитель большинства, артист хора, участник недавней войны Фёдоров: «Если раньше посыпались бы возражения и споры, то сегодня 1–2 выразились против, остальные молчали. Дело в том, что 2-я часть настолько эмоциональна в смысле патриотизма, что неудобно говорить против. Самое основное достоинство оперы в том, что С. С. Прокофьев, может быть, единственный композитор, который протолкнул тему патриотизма, и так, что она захватывает. Это опера историческая, и мы её слушаем не так, чтобы было сладко для уха».

Голоса против всё-таки прозвучали — это были мнения «экспертов»: композитора Дехтярёва, когда-то соученицы Прокофьева, а ныне профессора Ленинградской консерватории Надежды Голубовской, либреттиста Левика, продемонстрировавших свою беспомощность перед лицом гениального сочинения. Отдельные части такого сочинения могут вызывать сколько угодно возражений, но целое всегда неизмеримо больше суммы частей. Голубовская же заявляла, что за частями не увидела целого: «Недостаток оперы не в том, что каждая часть не может быть в отдельности, а в том, что, не читая «Войны и мира», не поймёшь действия». Бедная! Прокофьев недаром выиграл у неё в консерваторские годы столько шахматных партий и ещё весной 1914 года обошёл будущего профессора даже на заключительном конкурсном экзамене по их общей специализации — фортепиано.