Сергей Николаевич Булгаков

Отношение Булгакова к евреям оставалось двойственным из-за их роли в событиях русской революции. Эту роль он, в том числе исходя из личного опыта, оценивал сугубо отрицательно и не преуменьшал ее масштаб: «Историческая правда требует все-таки признать здесь роковой характер рокового влияния еврейства в верхушке коммунистической клики»[1127]. Подобные высказывания неоднократно повторяются на страницах «Расизма и христианства». «Еврейство, при относительной, процентной своей малочисленности, неудержимо проникает во все области творчества и труда, которые только ему доступны и приемлемы. А с теми же, которые ему по существу чужды и враждебны, – сюда относится, конечно, все, связанное с христианством и церковью, – оно ведет борьбу на уничтожение. Это мы можем наблюдать в большевистской России. <…> Мировое еврейство вообще, а в России в особенности, оказывается в борьбе с христианскими началами европейской культуры»[1128]. До прихода Гитлера к власти под этими словами подписался бы любой европейский консерватор, да и после установления нацистского режима согласились бы многие. Тем более Розенберг, который видел события русской революции своими глазами.

Перед Булгаковым стояла трудноразрешимая – прежде всего внутренняя – задача: примирить искренний филосемитизм с искренним же антибольшевизмом. Он вышел из положения весьма изящно. Вот философское, богословское объяснение: «Еврейская доля участия в русском большевизме – увы – непомерно и несоразмерно велика. И она есть, прежде всего, грех еврейства против святого Израиля, избранного народа»[1129]. Ему предшествовало политико-историческое объяснение: большевизм «насаждался именно Германией, доставившей в Россию в запломбированном вагоне чумную бациллу большевизма – Ленина, – не будем забывать этого факта, который есть и исторический символ»[1130]; «Большевизм есть также и немецкое, точнее, немецко-еврейское засилье над русской душой»[1131]. Иными словами, евреи виноваты в русской революции, но немцы виноваты перед Россией еще больше.

В начале весны 1942 года, после битвы под Москвой, но до крупных поражений Красной армии весны-лета 1942-го, у Булгакова появился еще один аргумент. Именно в это время он начал признавать за советской властью «национальные заслуги»[1132], в первую очередь в деле возможного спасения от гитлеризма. Здесь автор сделал еще один логический кульбит: «В большевизме более всего проявлялись волевая сила и энергия еврейства. В историческую заслугу этой власти можно вменить ту волевую энергию, которая проявилась для всех неожиданно – в технических ее достижениях в области военной подготовки»[1133]. Булгаков ошибся дважды. Во-первых, он явно преувеличил роль «волевой энергии и силы еврейства» в Красной армии образца 1941 года, видимо, находясь под воздействием расхожих представлений об «армии Троцкого» времен Гражданской войны. Во-вторых, как раз в области «военной подготовки», в человеческом факторе, в том числе в «комиссарском», Красная армия в первые месяцы войны, да и на протяжении большей части 1942 года, показала себя слабее и вермахта, и русской армии времен Первой мировой войны.

Как преодолеть противоречия между еврейством, Россией, большевизмом и христианством? Единственный возможный путь к этому для Булгакова лежал через его христианский филосемитизм, с акцентом на первом слове, ибо он прежде всего был православным христианином, а потом филосемитом. Сестра Иоанна Рейтлингер, его духовная дочь, много позже вспоминала: «Последние годы своей жизни о. Сергий часто употребляет этот термин (иудео-христианство. – В. М.), тогда еще не так распространенный, как, например, сейчас во Франции, и очень много говорил об этом вопросе с большим вдохновением. Он говорил, что антисемитизм – это антихристианство»[1134].

Рецепт Булгакова прост: «Ветхозаветный религиозный национализм единственного избранничества истаивает в лучах солнца Христова»[1135]. Иными словами, он учил евреев, как им исполнить свою миссию: «Иудаизм есть все-таки Ветхий Завет для христианства, а последнее хочет стать Новым Заветом для еврейства, его продолжением и исполнением»[1136]. «Христианство без иудео-христианства себя до конца не осуществляет, остается неполным», – снова подчеркнул он в «Гонениях на Израиль»[1137].

Именно здесь филосемитизм Булгакова столкнулся с более серьезным препятствием, чем «жидобольшевистский» фактор. Это явное нежелание евреев следовать его предписаниям и отрицательное отношение к выкрестам в политически и социально активной еврейской среде, артикулированное Зеевом Жаботинским. «Еврейство в целом недоступно особым организованным усилиям для обращения его в христианство[1138] – такие признания не раз встречаются в анализируемых нами работах Булгакова, равно как и констатация «взаимного неприятия иудейства и христианства»[1139].