Сергей Николаевич Булгаков

Значение последствий этого радикального православия для Восточной Церкви велико. Традиции восточного Православия известны своим мистицизмом, филокалийной духовностью (Добротолюбие) и почитанием икон. Однако апофатическое богословие не должно покровительствовать ереси имяборства. И хотя я мог бы упомянуть здесь как митр. Антония Блума, так и Оливье Клемана, именно епископ Каллист Уэр пишет в своей работе о «Силе Имени», что «апофатичность разума имеет смысл, только если она позволяет человеку существовать в молчании и благодаря этому молчанию быть способным слушать». В своей книге “Le Royaume Inthrieur” («Внутреннее царство») епископ Каллист, помимо прочего, приводит такие слова св. Игнатия Антиохийского: «.Иисус Христос, Слово, происшедшее из молчания». Со времен спора вокруг книги «На горах Кавказа» мы знаем, что на пути аскета существует множество ловушек. Не хотелось бы нам, чтобы к их числу принадлежали отказ от позитивного знания, беспричинное отвержение любви, отказ от единовременности, окончательный и бесповоротный отказ от божественного образа, лежащего в основе простейшего человеческого слова.

Жан-Марк Ферри, как и все наши современники, боится произносить Имя Божие и не хочет видеть в нашей повседневной жизни множество пятидесятниц. Очевидно, что на заре современной эпохи, существовал недостаток концептуального творчества из-за затмения богочеловеческой тайны, которое соответствует времени великой схизмы между христианами. Не призывали ли, таким образом, они Имя Отца слишком часто всуе, вместе с тем забывая то братство, которое их объединяет? В качестве ответа предлагаю закончить замечательными словами отца Сергия Булгакова: «Всегда мы имеем в Имени Божием[864] дело с огнем, коим опаляемся, хотя того и не сознаем»[865].

Пер. с англ. А. В. Анашкина

IV. Вехи жизни – вехи творчества

Софийный персонализм прот. Сергия Булгакова (фрагменты) С. М. Половинкин

С. Н. Булгаков на пути от марксизма к идеализму.

Еще будучи марксистом в 1896 году Булгаков поставил вопрос: «Как в рамках объективной науки (на это претендовал марксизм) с ее необходимыми законами постичь социальный идеал и свободу личности?»[866]. Поначалу ответ Булгакова на этот вопрос выглядел персоналистически: «…наше собственное я есть субъект, который в своем непосредственном сознании полагает себя как первопричину, активно вмешивающуюся во внешний мир»[867]. Здесь можно увидеть сходство этого я со «свободной причиной» Л. М. Лопатина. Но тут же Булгаков в свой персоналистический ответ вносит марксистскую правку: «Но материалистическое понимание истории сулит успех лишь тем сознательным действиям человека, которые согласуются с законом развития данного общества»[868]. В статье «Закон причинности и свобода человеческих действий» (1897) Булгаков возражал П. Б. Струве, который защищал свободу личности. Булгаков по-марксистски выступил «против этого культа личности, этого признания свободы в области необходимости»[869]. Полемизируя, по всей видимости, с Лопатиным, Булгаков утверждал, что «понятие свободной причины совершенно бессодержательно»[870]. В это время понятие человеческой свободы у Булгакова есть «понятие исключительно психологическое», а понятие психологической свободы есть «понятие совершенно условное и относительное»[871]. В этот марксистский период мир у Булгакова есть царство необходимости: «В мире и в человеческой жизни царит необходимость, и эта необходимость, выражаясь в мире животном в борьбе за существование, в жизни человеческих обществ находит свое выражение в зависимости всего общественного бытия от социального хозяйства»[872].