Сергей Николаевич Булгаков

Возможны различные подходы к изложению системы «Философии имени». Но начнем с того, что одна из фундаментальных интуиций, лежащих в ее основе, – возможность применения имяславской конструкции Божьего Имени как энергийного пребывания Самого Бога в Имени в целом космическом бытии. Как трансцендентный Бог пребывает и высказывается в сокровенном Имени Божьем, так и космическое бытие, «вещи» выходят из своей трансцендентной замкнутости, пребывают и высказываются в «словах», т. е. своих именах существительных. «Философия Имени» построена как обоснование особых реалистическо-символических энергийных отношений между Богом и Именем Божием через доказывание наличия подобных же связей в именах существительных, обозначающих бытийные предметы. Здесь уже налицо главная и, прямо скажем, изначально рискованная задача данной сложной конструкции – обеспечить структуры космического высказывания бытия в рамках традиционного христианского миросозерцания. При этом своего рода предпосылку возможной системы представляет собой ее обоснование на платоновско-соловьевской модели мира идей как Богом установленных сущностей вещей, т. е. излюбленное, непременное средство космологического построения Булгакова. Космос должен быть представлен как структура, дублируемая миром божественных идей, т. е. Божественной Софией.

Что в первую очередь приходит в голову, если посмотреть на эту систему со стороны, как бы немножко отдаляясь от нее? Это то, что данная модель, предполагающая наличие в человеческом сознании фундаментального смыслового расчленения предвечными божественными сущностями, выступающими как основа не только человеческого языка, но и самого космоса, далеко не представляется редкостью, а, скорее, составляет устойчивое и главенствующее направление многочисленных религиозно-мистических моделей мира и языка, в частности в еврейско-христианско-мусульманской традиции. Как отмечает С. С. Хоружий, сама позиция имяславцев как культ Имени лежит, скорее, в более архаичном пласте, чем христианство, и в первую очередь, близка к ветхозаветному и позднейшему иудейскому почитанию Священного Имени[812]. В подобных традициях довольно часто предполагается предвечное существование сверхчувственной живой умной структуры, Божественной Премудрости, как внутренней стороны Самого Бога. Она представляется как священный язык, использованный при сотворении света. В сфере человеческих языков подобным священным языком может оказаться либо сам еврейский язык, либо тайный его праязык, например Тора с особым значением гласных звуков. При этом еще одна устойчивая тенденция – приписывание таковому языку магической силы воздействия на вещи. В этом смысле конструкция, предложенная Булгаковым в «Философии имени», в принципе не составляет исключение. Булгаков выдвигает интересное и более изысканное предположение о том, что предвечная смысловая структура или расчленение сохраняется не в каком-то отдельном языке, но во всех человеческих языках, распространяясь в них также на фонетическом уровне в соответствии с распределенными по отдельным языкам фонетическими особенностями. Предположение о магической силе языка тоже присутствует у Булгакова. Конечно, философ предоставляет очень сложную конструкцию пребывания «вещи» в словах. У Булгакова мы находим именно конкретную модель бытийного самооткровения, в которой вещи сами пребывают в словах через данную умственную структуру как свою сущность и основу, расположенную вне их. Если отвлекаться от данной сложной конструкции, то можно сказать, что подобное магическое представление о языке действительно близко к архаичному отношению к языку. Но эта архаичность скорее не минус, а плюс. Интуиция Флоренского в «Общечеловеческих корнях идеализма» справедлива: булгаковская попытка выяснения устойчивого ощущения магического свойства языка должна быть оценена как выполнение задачи универсального значения[813].