Сергей Николаевич Булгаков

Первоначальный анализ религиозного переживания ведет Булгакова к довольно тривиальному, на первый взгляд, результату: «религия есть опознание Бога и переживание связи с Богом»[651]. Следующие затем важные уточнения относительно специфики религиозного переживания мира[652] не устраняют главного сомнения, не совершается ли здесь элементарная философская подмена: на трансцендентальный вопрос дается реалистический, вполне традиционно метафизический, ответ? Сказать так, значит, как представляется, сильно упростить булгаковскую мысль, между тем именно так рассматривают ее не только авторы, настроенные по отношению к мыслителю критически, но и апологеты его идей[653]. Однако, несмотря на то что «Свет Невечерний» принято рассматривать в терминах религиозной метафизики или даже апологетики[654], следует всерьез отнестись к заявлению Булгакова, что он, преодолевая «психологизм», предлагает «трансцендентальную характеристику» смысловой структуры религиозного сознания[655]. Речь, очевидно, идет о специфической структуре религиозного опыта, полагающего свой предмет как трансцендентный, причем в абсолютном смысле, объект. Центральная роль в этой структуре действительно принадлежит понятию Бога как трансцендентного объекта, данного в имманентности опыта, однако это понятие берется мыслителем «в самом широком и неопределенном смысле, объемлющем различные религии, как формальная категория, применимая ко всевозможному содержанию» (курсив мой. – К. Л.)[656].

Точно так же, как формальные априорные структуры, конституирующие религиозное сознание независимо от его конкретного содержания, Булгаков рассматривает молитву, веру и откровение[657]. Молитва предстает в этом анализе как основная форма религиозного опыта, как «специальный орган религиозного восприятия»[658]. Молитва и вера довольно тесно сближаются Булгаковым и установить их точное соотношение довольно сложно. Похоже, что вера предстает как собственно когнитивный аспект религиозного опыта у Булгакова. Вера, таким образом, предстает как специфическая форма религиозного познания. Характерно, что при этом мыслитель ссылается на богословские сочинения Хомякова[659], однако дистанцируется от традиции «мистического эмпиризма» Соловьева, Трубецкого и Лосского, приравнивавших веру к допредикативному опыту, «интуиции эмпирической действительности». Тем самым достигается строгое различение веры в религиозном смысле и интуитивного знания. Вера, далее, описывается как богочеловеческий акт, объективная сторона которого понимается как откровение[660]. Тем самым необходимой составной частью религиозного познания оказывается апофатика: «вера предполагает в качестве своего объекта, а вместе и источника, тайну»[661], которая «приоткрывается» в откровении трансцендентного. В этом Булгаков видит принципиальное отличие веры от обычного знания, которое всегда «в последнем счете есть самопознание»[662].

Будучи основной когнитивной формой религиозного сознания, вера, именно в силу своей формальности, в каждом конкретном случае необходимо оказывается содержательно конкретна. В качестве элементарной содержательной формы религиозного сознания, возникающей в результате откровения трансцендентного, Булгаков рассматривает миф, в понимании которого он следует Шеллингу, Трубецкому, Вяч. Иванову. Миф непременно несет в себе следы «инициативы со стороны трансцендентного»[663], открывающегося сознанию. Мифотворчество активно и с человеческой стороны, как созидание религиозных символов, «знаков иной природы». В этом отношении оно требует постоянного воспроизведения в повторяющихся актах, которые образуют культ как «переживаемый миф, миф в действии»[664]. Здесь, конечно, напрашивается сопоставление с «Философией культа» о. П. Флоренского, особенно учитывая большую степень личной близости обоих мыслителей в рассматриваемый период, и концепцией реалистического символизма Вяч. Иванова[665].

Понятийным выражением логического содержания мифа является догматическая формула как первый «продукт рефлексии по поводу религиозной данности», «схема целостного религиозного переживания»[666], призванная «оградить» правое понимание догмата. Именно в этом смысле «вера необходимо родит догмат»[667], стремится к выражению определенности своего религиозного содержания. Отсюда, в свою очередь, вытекает описание и систематизация целостной системы рефлексивных структур религиозного сознания, надстраивающейся над «мифотворчеством»: «систематизации догматов», различных форм философского знания, эмпирической науки о религии[668].