Сергей Иосифович Гессен

«Философское творчество Гессена, – пишет он, – и в немногих чисто философских работах, и в его замечательных опытах “прикладной философии” (педагогика, социальноправовые темы, вопросы этики) отмечено подлинным патетизмом. Философская восприимчивость соединялась у него с настоящим философским Эросом, с живой устремленностью к Абсолюту, а трезвость ума, чрезвычайное умение систематизировать выдвигаемые им понятия могли бы дать плоды исключительной ценности. Но философскому дарованию Гессена не дано было развернуться в полноте – и внешние неблагоприятные обстоятельства жизни, и внутренняя скованность мысли бесплодным и обеспложивающим трансцендентализмом помешали этому. Но в историю русской философской мысли Гессен вошел как один из наиболее одаренных ее представителей»[507].

«Внешние неблагоприятные обстоятельства» сказались лишь во второй половине жизни Гессена, первая же прошла вполне благополучно. Его отец Иосиф Владимирович Гессен (1866–1943) – юрист по образованию, известные публицист, член ЦК партии кадетов, редактор газеты «Речь», после революции эмигрировал из России и издавал в Берлине газету «Руль», а с 1921 г. – знаменитый «Архив русской революции».

Сын сначала пошел по стопам отца – окончил юридический факультет Петербургского университета, однако сравнительно рано у него проявился интерес к философии, которой он посвятил всю свою дальнейшую жизнь (не пренебрегая, впрочем, и правоведением). Душа его стремилась в Гейдельберг[508] – философскую Мекку начала ХХ в. – куда юноша и отправился после окончания учебы.

«Сергей Иосифович Гессен, – вспоминал впоследствии Ф. А. Степун, – приехал в Гейдельберг тремя, а может быть, и четырьмя семестрами позднее меня. Немецким языком он владел еще слабо и искал русского студента-философа, хорошо говорящего по-немецки, отчасти для перевода ему лекций, а отчасти для научных бесед на немецком языке. Кто-то назвал ему мою фамилию, и он зашел спросить, согласен ли я заниматься с ним <…>. Он был… невелик ростом, но хорошо сложен, худ и неловок в движениях. Одет он был на русский интеллигентный лад, по-стариковски: черный, неуклюжий пиджак, может быть, с отцовского плеча, и высокий крахмальный воротник. Для меня, москвича, в нем было что-то слегка чужое, петербургское, и в говоре, и в манере держать себя. Но все это сразу же отошло на второй план, как только мы заговорили о философии»[509].

…Как это непохоже на то, что порой рисует нам воображение! Молодых людей, в начале века отправляющихся из России в Гейдельберг и другие научные центры Германии, мы представляем себе не иначе как блестяще образованными, свободно владеющими языками, «подкованными» в науках. А тут: «немецким владел слабо», в движениях был «неловок». Впрочем, все эти недостатки, во многом благодаря вниманию немецких профессоров именно к русской молодежи изживались довольно быстро. Среди тех, у кого учился Гессен в Гейдельберге, следует особо отметить В. Виндельбанда и Г. Еллинека.

«К русской молодежи, – пишет о Еллинеке хорошо знавший его Б. А. Кистяковский, – он питал несомненно симпатии. Если ему и казался странным некоторый недостаток у нее внешних культурных приемов, то, с другой стороны, его привлекали ее идеализм, бескорыстное стремление к знанию и самоотверженность. Как-то одна русская студентка, по своему внешнему виду очень слабого здоровья, перед отъездом в Россию зашла к нему взять свидетельство о посещении его лекций; на его вопрос, зачем она торопится в Россию, она ответила, может быть, не вполне владея всеми оборотами немецкой речи, несколько высокопарными словами: “Отечество ждет меня”. Потом он долго не мог забыть этих слов, постоянно возвращался к ним и удивлялся, что такое юное и слабое физическое существо на первом плане ставит общие интересы»[510].

Но «идеализм» русской молодежи, так восхищавший Еллинека, имел и оборотную сторону. В скором времени имена немецких профессоров замелькали в ожесточенных партийных спорах, которые в начале ХХ в. велись в России чуть ли не на каждом шагу. Г. Риккерт в предисловии к русскому переводу одной из своих книг вынужден был признать, что в России его философско-исторические взгляды связывали с политическими спорами и с этой точки зрения пытались бороться с ними.