Серебряное блюдо

Разгул огня.
Земли коричневая медь.
В утробе пламенной и сера руда.
Не тронь рукой пылающую смерть —
Она и недоступна и горда.

У ног твоих она распластана, как даль
Допамятных времен, костьми и сердцем разом.
Ты дорог ей, как мысль последняя, когда
В погроме солнечном себя лишился разум.

Охотник-день —
Дикарь песчано-голубой —
Хоронит в ней тела зарезанных закатов.
Звездой далекою завещаны ей бой
И эхо ужасов, пережитых когда-то.

Гром — крик ее родов — грохочет.
Самка-мать
Зверенышей своих спасает, хвост развеяв…
Огнем
Целованы уста, дерзнувшие назвать
Вот эту землю родиной своею!..

*

Лишь небо и шатер. Вдвоем они весь век.
Дорога к ним горит, зажатая песками.
Во тьме к порогу их приходит человек,
Его глаза —
Два зеркала для камня.

Не на покой несет он сердце.
Пусть устал.
Но отдыха не настал еще для ран и ссадин.
Идущий из песков, он обнимает сталь, —
Буравя и кроша, она устала за день.

Ни тени облачной. Не поля хлебный круг —
Ночная дымка гор простор заворожила.
Он заступ опустил, и пальцы смелых рук
Улыбкой светятся — а плачут только жилы.

И небо, бровь кривя, глядит из тьмы ночей;
В шатре, сминая боль, растет покой звериный.
Свеча —
Могучей всех божественных свечей! —
Над хлебом и письмом слезится стеарином.

*

— Мертва ты, а я все еще живу, мой брат.
Теперь над нами ночь, немая до безумья,
Еще силен я, брат, и сталь еще остра,
И об нее земля свои ломает зубья.

Усталая моя!
С восхода по закат
Ее горючий гнев я потрошу покорно.
Во сне моем она в моих руках — как ад.

И если б дни ее погасли, от когтей
Моей ослепшей страсти некуда ей деться.
Она к моей судьбе прикована, как тень.
Она моя дотла.
Я взял ее за сердце.

Не видеть мне богатств ее чудесный сплав.
Не знаю, в чем и где моя награда…
Счастливым я умру, однажды услыхав
«Вода!»
Среди сухого каменного ада.

Вино Пер. А. Пэнн