Сердце Пармы

– Глянь, княжич, это кто-то из трех Иванов… Отсюда, с Балбанкара, побежала к твоему деду смерть.

Матвей посмотрел на череп, презрительно сплюнул и велел:

– Собирайся, дальше поплывем. Каюк уже за поворот загнул.

Калина осторожно положил череп на камень в траве.

Всю миновавшую зиму Матвея мучила память о той девчонке, о Маше, ясырке шибана Мурада, которую он обещал выкупить из рабства. Матвей не только не хотел нарушать своего слова, нет – его изнутри жгла еще какая-то боль. Хотелось ту девчонку видеть подле себя счастливой и вольной, хотелось почувствовать ее благодарность и уважение. Матвей знал, что летом афкульские татары продадут своих рабов в Ибыре. Плата у Матвея была – все та же пуговица с кафтана Пестрого. Оставалось только придумать, как попасть в Ибыр на торг.

Однажды в Покче Матвей встретил Калину.

– Постой, – окликнул он его. – Иди сюда. Скажи, где Ибыр находится?

– В воскресенье еще на Сылве стоял, – ответил Калина.

– А как добраться до него?

– Седлай коня богатырского да скачи во всю прыть.

– Я тебя делом спрашиваю, дурак!

– По вопросу и ответ, княжич.

– Я не княжич, я князь.

Калина взглянул на мальчишку – красивое, высокоскулое лицо ламии, глаза и губы – тоже от Тичерть, а от деда Ермолая – упрямство и воля, спокойно переступающая через души и судьбы. Только от Михаила в мальчишке не было ничего.

– Я, княжич, крест целовал только Михаилу, батьке твоему. Вчерась еще с ним похлебку хлебали, так что вроде жив он. Для тебя я – вольная птица. Прощай.

Он уже развернулся, но Матвей схватил его за рваный локоть.

– Ладно, не серчай, – с досадой сказал он. – Добром прошу, разъясни, как мне в Ибыр попасть.

– А на что?

– Не твое дело.

– А я в чужие дела не суюсь.

– Да постой ты!.. Черт с тобой, я скажу, на что. Но коли ты проболтаешься хоть кому – хоть отцу, – найду и под землей, на кол посажу! – разозлился Матвей.

– Ужо штаны на заду отвисли, – хмыкнул Калина.

Матвей рассказал, и его история Калину подкупила. Рядились они недолго. С вешней водой решили плыть вдвоем и втайне от всех.

Весной, когда зазеленели берега Колвы, Калина сам пришел к Матвею. За его спиной был здоровенный тюк. Они убрались из Покчи подальше, в лес.

В тюке у Калины были припасы: сухари, сушеное мясо, мед, топор, рыболовный снаряд, разборный лук, мелкое железо на обмен, крынка с бобровым салом, чтобы смазывать лодку. Шкура от лодки занимала половину тюка. Она была сшита из оленьих кож ковшом, нос и хвост – карманами.

Калина стал учить Матвея собирать лодку. Такими лодками пользовались охотники. Если придется убегать с реки в лес, лодку вмиг можно разобрать, свернуть шкуру и сгинуть в глухомани. И восстановить пыж недолго. Нужно срубить две елочки, срезать, где надо, ветви, вставить комлями друг к другу в карманы – носовой и хвостовой, а потом связать пришитыми шнурками и дважды перетянуть поперек тетивой. И снова лодка готова – легкая, как сноп соломы, и ходкая.

На Олёну Ранние Росы выплыли из Покчи. Через две недели были уже у Балбанкара.

– А чего вы там делали-то, на городище? – спросил Матвей, сидевший в лодке впереди, когда Балбанкар уже скрылся из глаз.

– Вагирйому прятали, малую Золотую Бабу.

– Это за нее деда убили?

– За нее.

– Я про Золотую Бабу все знаю, – помолчав, сообщил Матвей. – И не Баба это никакая, а богородица. Потому ее язычники и прячут. Она ведь у крещеных должна быть.

– Кто это с тобой такой мудростью поделился? – удивился Калина.

– Филофей, епископ. Он мне все рассказал. Чуть ли не тыщу лет назад пермяки пошли войной на царьградские и немецкие земли. Далеко за Москву зашли, хоть Москвы тогда еще и не было. И бог хотел их остановить, явил им чудо: из чистого неба пошел град, и перед войском из градин сама собой слепилась богородица. Ни огнем, ни мечом ее взять не могли, а через три дня она вовсе золотой стала. Тогда половина пермяков призвала попа, окрестилась и в той земле осталась жить, свою страну Енгрией назвали. А другая половина язычников убежала сюда, на Камень, и богородицу золотую с собой унесла. Потому нам и надо ее отнять.

Калина усмехался, слушая рассказ Матвея.

– Репей в глотку твоему епископу, – сказал он.

К вечеру дошли до устья Чусовой, широкого, как ворота. Дальше уж до Ибыра придется грести вверх по течению.

– Запомни Чусовую, великая река, – сказал Матвею Калина, когда они в темноте ужинали у костра, и оглянулся через плечо: Чусовая широко и туманно светилась под луной.

– А чего в ней?