Сердце Пандоры

Я слишком грубый с ней, но просто не знаю, как еще показать, что желаю всецело обладать ею, и что сам горю в этом желании, потому что и у меня это — впервые. Только сейчас, когда она вся у меня в руках, когда я разворачиваю ее лицом к дождю, наконец, чувствую разницу между тем, чтобы хотеть женщину, и тем, чтобы желать свою женщину до ломоты в яйцах.

Это все равно, что после дымка на окурке увидеть торнадо — невозможно сравнить, глупо даже пытаться.

Я накрываю ее грудь ладонями: Полина выгибается, впечатывает затылок мне в плечо. Толкаю ее еще на один шаг — и вода бьет по нам тяжелыми каплями. Пропускаю напряженные соски между пальцами, укладываю ладони под грудь, чтобы приподнять навстречу потокам воды. От ударов о соски капли разлетаются вдребезги, Полина до крови закусывает губу, отзываясь на каждый, словно на удары током. Одной рукой тяну вниз ее трусики, но все равно слышу треск — деликатная ткань не выдерживает моих замашек.

Вообще плевать.

Главное, что теперь моя Пандора вся у меня под пальцами: гладкая, немного влажная и припухшая от желания кожа, узкая ниточка между лепестками, которую я раскрываю двумя пальцами. Короткий нажим на тугую точку — и Полина мотает головой, пытаясь остановить мои слишком откровенные касания. Как будто собираюсь поддаться ее стыду, пытаюсь увести руку, но она тут же зажимает кисть бедрами. Так охеренно сильно, что любое неосторожное движение может стоить мне сломанных пальцев или даже запястья.

— Мне нужны твои пальцы, — иступлено шепчет она, размыкая ноги, и со всхлипом откликается на мое поглаживание. Я улавливаю невысказанную просьбу, забираю немного влаги на кончик среднего пальца и круговыми движениями, усиливая нажим, завожу ее, словно часовой механизм. — Да, да, там…

Она тяжело дышит, в попытке сохранить точку опоры цепляется в мое предплечье, пока я поглаживаю ее возбужденный до твердости вишневой косточки сосок. В своем воображении окунаю его в рот, покусываю, ни на секунду не сомневаясь, что она взорвется от этого.

Я глажу ее сильнее, изредка спускаясь во влагу глубже, чтобы найти узкий вход. Несколько раз Полина как будто зажимается, но все равно не собирается меня отпускать, только все время шепчет помеченными дождем губами:

— Хочу тебя, хочу, хочу…

Я откликаюсь, вдавливаю свой стояк ей в поясницу, одновременно постукивая пальцем по возбужденному комку нервов. Полина срывается мгновенно: натягивается острой, до хрипа в горле, струной, пытается встать на носочки, но я удерживаю ее, плотно притянув к себе второй рукой. Она такая чувствительная, что просит пощады, пока я продолжаю гладить ее клитор. Снова и снова, не давая затихнуть ни на минуту, получая весь максимум, до приятной влаги на пальцах, которая подсказывает, что и с первым сексом у нас все должно быть хорошо.

Только у меня нет ни единой мысли, как сделать так, чтобы не взять ее прямо на лестнице, при условии, что я не сделаю это прямо на диване в гостиной.

Глава сороковая: Полина

Меня вытряхивает из этой оболочки, словно снаряд. Мне не за что держаться, руки безвольно шарят по сторонам, как будто в этом мире есть невидимые нити, чтобы я могла ухватиться хоть за что-нибудь. Адам придерживает меня рукой, и это должно бы приносить удовольствие и облегчение, но между нами нет ни кусочка свободного пространства и я чувствую его возбуждение так сильно, будто он уже во мне.

Дрожь стекает вниз по ногам, но стоит мужу еще раз пройтись по мне пальцами — и ее обратным взрывом откатывает в живот. Волны накатывают одна за другой, хлещут истомой, болезненным желанием продолжить и необходимостью остановиться, чтобы просто не потерять рассудок.

Дождь усиливается, капли срываются с крыши, и каждый удар по груди и напряженным соскам — словно шрапнель из углей, которая метит мое тело невидимыми ожогами.

Я безрассудна настолько, что мне плевать, кто завтра утром найдет мои разорванные трусики.

Я помешана, потому что верю — на этот раз у нас не будет болезненного возврата в прошлое.

Я влюблена так сильно, что желаю раствориться в своем муже до последнего ногтя.

Адам подхватывает меня на руки, пинком распахивает дверь, пока я копошусь слабыми пальцами в пуговицах его рубашки. Их всего шесть или семь, но пока муж несет меня по ступенькам вверх, мне хватает и трех, чтобы обнажить светлую кожу, покрытую россыпью родинок. Это чистое ребячество, что-то детское и неразумное, но я всасываюсь в кожу у него на груди, как ненормальная плотно обхватываю ее губами. Адам резко всасывает воздух сквозь стиснутые челюсти, а я продолжаю терзать его кожу, пока во рту все не деревенеет, а слюна становится соленой от вкуса крови.

— Ты ненормальная, — звучит очень неласково. Темный взгляд — совершенно черный — простреливает мои опухшие губы.

— Абсолютно. — Скребу ногтем по свежему засосу, проталкивая ноготь чуть не под кожу. Маленькая месть за все те разы, когда я оставалась голодной в собственной постели.

В коридоре Адам смотрит на меня с вопросом, который даже не нужно разгадывать. И я отвечаю: