Сердце Пандоры

Я надеялась, что он уже уехал в аэропорт и не потрудилась приготовить хотя бы номинальную прощальную речь. На ум ничего не лезет, только мысли о том, что я больше никогда не позволю себе бестолковую слабость. Даже сейчас, когда новый укол боли растекается судорогами по пояснице, контролирую каждую мышку на лице. Я тоже умею быть Снежной королевой.

— Я приеду в пятницу, — говорит Адам.

Мысленно считаю — неделя. Слава богу. Целую неделю мне не придется играть с ним в кошки-мышки, и весь дом будет в моем распоряжении. Целую неделею я не буду прятать телефон, боясь, что Адам увидит переписку с Глебом, даже если вся она состоит из сотни его сообщений, фото, звуковых посланий и моих редких «ответов» смайликами. Мы переписываемся уже несколько недель, но за все время я не написала ему ни единого слова.

— Полина, нам нужно поговорить.

— Сейчас? — слишком очевидно паникую я.

— Да, сейчас.

Повернуться к нему лицом так невыносимо трудно, словно мое тело — заржавевший в гайке болт. Приходится напомнить себе, что этот мужчина фактически меня купил и ничего не просит взамен, давая так много, что мне уже просто не хочется брать. Он имеет полное право говорить со мной не когда мне захочется, а когда он посчитает нужным. И говорить лицом к лицу.

«Ну и в какую это деловую поездку ты собрался в таком виде?» — мысленно иронизирую я.

Впервые вижу его не в костюме. И даже не в туфлях. На нем простые черные джинсы, белый свитер мелкой вязки, белые кеды. Адам даже убрал волосы со лба, собрав их в маленький хвостик на затылке. Неизменны в его образе только две вещи: те самые «скелетоны» и обручальное кольцо. Странно, что Ира до сих пор не убедила его снять этот бесполезный аксессуар.

Знаю, что он может взять с собой пару костюмов, но почему-то воображение рисует их с Ирой, гуляющими по Елисейским полям или целующимися на Пикадили.

— Я оставил кое-какие распоряжения адвокатам.

— Какие распоряжения? — настораживаюсь я. Неужели моя сестра потратила силы вовсе не на то, чтобы убедить его снять кольцо? Неужели те его слова были просто ширмой, хорошо сыгранной ложью, усыпившей мою бдительность?

— Это просто формальности. — Он хмурится и трет лицо ладонью, безуспешно пытаясь разгладить морщины между бровями. — Завещание.

— Что?

— Завещание на случай, если со мной что-то случится. Это давно пора было сделать, но у меня не было никого, кому бы я мог все передать. Теперь есть ты и будет Доминик. И…

Я выбрасываю вперед руку, останавливая его на полуслове. В груди закипает негодование, от которого мне никак не защититься, потому что все силы, моральные и физические, ушли на преодоление болезненных спазмов.

— Я не хочу говорить о твоем завещании, Адам. — Получается грубо, потому что фразу раскалывает прострел в пояснице, от которого перед глазами вскипают черные круги. Если я сейчас замолчу, он подумает, что я опять привлекаю его внимание, выпрашиваю жалость. И снова с ног до головы окатит безразличным взглядом. А ведь я еще от прошлого не отмылась. — У Доминика будет отец, который когда-то толкнет пафосную речь на его свадьбе — это твоя программа минимум.

— А программа максимум?

У меня нет никакой программы максимум, потому что я не знаю, что будет с моей жизнью. Могу запросто представить жизнь своего еще не рожденного сына до самой его свадьбы, но ничего не знаю о самой себе. Я просто белый мазок на белом же холсте: я существую, но, если меня стереть, ничья жизнь не изменится.

— Ты едешь с ней, да? — Господи, я ведь не собиралась спрашивать, мне плевать, совершенно плевать! Еще не поздно все переиграть, придумать вранье о том, что я имею в виду вовсе не свою сестру, а его похожую на тень помощницу. Главное проглотить вот эту кислую иронию, которая — хоть умри! — застряла где-то на корне языка.

— Если хочешь что-то мне сказать, Полина, ты имеешь полное право сказать это без выкрутасов на виражах. Так что давай, спрашивай. — Он делает приглашающий жест и прячет руки в задние карманы джинсов.

«Пожалуйста, не уезжай, — мысленно плачу я. — Мне страшно, Адам. Пожалуйста, не уезжай. Мне почему-то так страшно оставаться одной…»

Я не буду плакать. Никогда. Не при нем.

— Хорошо съездить, Адам, — говорю я, проходя мимо него к двери.

Только напоследок позволяю себе каплю слабости — с шумом вдохнуть его запах. Скоро у меня не останется даже этого.

Но Адам уезжает, и я еще несколько часов прячусь в комнате от внезапного приступа панической атаки. От нее не спрятаться за ободряющими фантазиями, не защититься безмятежным сном. Я готова поверить в то, что обещанный конец света, наконец, наступил, и происходит он локально — внутри меня, разрушая то немногое, что осталось от моей смелости.

В три часа дня, после того, как я почти в истерике описываю по телефону все симптомы, Тамара Сергеевна сосредоточенно говорит в трубку:

— Полина, у тебя начались схватки.

На три недели раньше срока.