Сердце Пандоры

По стенке — до двери, туда, где есть хоть капля воздуха.

Прохладный воздух невидимой упругой подушкой бьет в лицо.

Это нокаут, и я беспомощно сползаю на колени, совершенно одна в бесконечно длинном коридоре. Надуманное удушье все туже затягивает ремень на шее, схватки хлещут одна за другой. Рыдаю в полный голос, снова и снова царапая ногтями стену, чтобы встать, но снова кулем стекаю в собственные колени, между которыми растет мокрое пятно.

Где-то впереди слышен стук двери. Глухой шлепок пластика о пластик.

Торопливые шаги.

Сквозь слезы в глазах ничего не рассмотреть, но эта фигура в конце коридора…

Белый свитер, темные волосы.

Это не может быть он. Конечно нет. Ира права: Адам не любящий муж.

Он бежит ко мне: подошвы тяжело ударяются в пол.

Опускается на колени, вытирает слезы, дает на себя посмотреть.

— Я тут, Полина, все хорошо.

— Ты приехал. — Я безвольно раскисаю прямо ему в руки и падаю щекой на грудь.

Тут, прямо рядом с моими губами, бьется сердце: немного торопливо, грудь высоко поднимается и опускается, как от волнения. Он правда приехал? Это не мой воспалений мозг подсовывает химеры фантазий, о которых я сама бы сказала, что они безумны и нереальны?

— Полина… — слышу голос Адама где-то у меня над головой.

— Это твой сын, Адам, — говорю я быстрее, чем он успевает продолжить фразу. Боюсь, что именно это он захочет спросить, боюсь, что те слова сестры могут оказаться пророческими, и Адам мне не поверит. Да и с чего бы ему верить после всего, что я сделала? — Это правда твой сын. Я просто… просто плохая мама, потому что не могу подержать его еще хотя бы неделю.

— Я знаю, что это мой сын, Полина, — спокойно и уверенно говорит Адам.

Что-то во мне беззвучно ломается, потому что я изо всех сил цепляюсь в свитер Адама и все-таки поднимаю к нему взгляд. Мне нужны его глаза в этот момент. Я не знаю зачем и не хочу анализировать.

Во взгляде Адама только уверенность и покой. Он снова что-то знает, как будто сама Судьба подсказывает ему на ухо. Пара темных прядей выбились из-под хвостика, ноздри широко расходятся и сходятся, и это единственное, что выдает его волнение.

— А как же твоя поездка? Сорвалось что-то важное?

— Тамара Сергеевна дозвонилась, когда я как раз сошел с самолета. Пришлось возвращаться. — Адам мотает головой и потихоньку ставит меня на ноги. — Не сорвалось ничего такого, что нельзя было бы отменить ради тебя и нашего сына.

Я знаю, что он просто подбадривает меня подходящими приятными словами. Но будь это хоть на триста процентов ложь — я буду безгранично благодарна за нее до конца своих дней.

Наш разговор разбавляет появление Тамары Сергеевны: она быстрым шагом семенит через весь коридор, окрикивает какую-то женщину и вскоре вокруг нас уже целая куча акушерок, медсестер и врачей.

— У нее отошли воды, — говорит Тамара Сергеевна, и мне хочется с ума сойти от стыда за мокрые пятна на внутренней стороне бедер. — Пойдем, нужно посмотреть раскрытие. Адам, вам лучше переодеться.

Нас снова разрывают: около смотровой моего мужа фактически силой вырывают из моих судорожно сжатых на его свитере кулаков. Адам что-то говорит одними губами, и я с трудом угадываю обрывки «все хорошо» и «я здесь». Я повторяю эти слова, как мантру, пока врач меня осматривает и говорит, что через пару часов я уже буду держать на руках своего малыша. Я снова плачу, на этот раз от радости, и когда Тамара Сергеевна помогает мне подняться, повинуюсь порыву обнять ее за плечи и прошептать скупые, но искренние слова благодарности.

Я больше ничего не боюсь.

Я готова стать мамой моего Додо.

Глава четырнадцатая: Адам

Не нужно было садиться в самолет.

С самого начала, еще в машине, меня словно намагниченного тянуло домой вернуться. Почему-то перед глазами стояла Полина: одна, посреди детской, с прижатыми к животу руками и взглядом ребенка, которого потеряли в шумном супермаркете. Она как будто не знала, куда идти и что делать, просто пыталась зацепиться хоть за что-то, чтобы не потерять ориентир. В ту минуту я был уверен, что она попросит меня остаться.

Не попросила.

Мы обменялись парой слов и снова вернулись туда, откуда начали — к холодной пустой вежливости. Та ее фраза с пожеланиями счастливого пути — я просто завелся с пол-оборота. Казалось: только что она была просто испуганной маленькой женщиной, а через мгновение превратилась в циничную дрянь, которая хочет поскорее избавится от несимпатичной физиономии.

Но со злостью у меня всегда туго: вспыхиваю и тут же гасну. Не люблю деструктивные эмоции и прекрасно умею с ними справляться.

Только схожу с самолета — звонит доктор Полины. Я смутно улавливаю суть нашего разговора, потому что большинство слов теряются в шуме аэропорта, но отчетливее всего помню: «у Полины начались схватки немного раньше срока», «у нее паника», «ей нужна поддержка близкого человека».