Сердца живых

Жульен, не задумываясь, ответил:

— «Хейнкель-три». Направление: северо-северо-восток, высота средняя.

— Нет, он летел высоко.

— А я написал в донесении: «высота средняя».

— Ты недостаточно серьезно относишься к своим обязанностям.

В ответ он поцеловал ее.

— Который тогда был час? — спросила Сильвия.

— Слишком много хочешь знать. Это военная тайна.

— На моих часах было три.

— Они у тебя идут, как хронометр.

— Папа ставит свои часы по лондонскому времени. Выверяет их каждый вечер, слушая передачу «Французы обращаются к французам». Он говорит, что совершает патриотический поступок. Думаю, после войны он потребует себе медаль только потому, что слушал лондонское радио.

— Ну, за это ведь можно в тюрьму угодить.

— Вот-вот, папа читал нам статью, где говорилось о таком судебном процессе: в Тулузе четырех человек приговорили к трем месяцам тюрьмы только за то, что они слушали передачи из Лондона. По-моему, папе хочется, чтобы мы им восхищались. Но ведь мы тоже слушаем передачу вместе с ним, и, если арестуют его, арестуют и меня с мамой.

Жюльен ничего не сказал. Их излюбленной забавой было шагать в ногу. Он делал такие большие шаги, что Сильвия за ним не поспевала. Тогда он обнимал ее за талию и, приподняв в воздух, ставил на землю. Девушка смеялась. Если рука Жюльена скользила слишком высоко вдоль ее тела, стараясь нащупать грудь, она хватала его руку, изо всех сил сжимала и говорила:

— Хотелось бы мне так стиснуть твою руку, чтоб ты застонал, но она у тебя, как из железа.

— И у тебя пальцы точно стальные.

— Знаешь, наши дети будут, верно, худые, как щепки. Эта мысль приводит меня в ужас.

— Да, придется побольше работать, чтобы их как следует кормить. Я стану писать картины. И покупать малышам пирожные.

— А я стану продавать твои полотна и сама съедать эти пирожные.

— Непременно напишу твой портрет.

— Ну, тогда мне его будет очень трудно продать, и наши дети останутся худышками.

— Очаровательная ты моя сумасбродка!

Нередко бывало, что весь вечер они смеялись, шутили. Будущее представлялось им лучезарным. И в тот вечер Жюльен чувствовал, что может вот так прошагать с Сильвией всю ночь до рассвета, не говоря ни слова и без конца прислушиваясь к ее и вправду чуть сумасбродным речам. Они были для него неким прибежищем. Когда они звучали, он испытывал радость от того, что Сильвия рядом, что он без памяти любит ее и сам ею любим. Такие речи опьяняли, заставляли больше ни о чем не думать. Низвергаясь веселым каскадом, они теснили печальные слова.

Когда Сильвия ненадолго умолкала, Жюльен мысленно повторял: «Три дня. Еще три дня. Всего три дня. Собственно говоря, даже два, потому что уехать мне придется утром». В такие минуты он изо всех сил прижимал девушку к груди.

— Мне больно, — жаловалась она.

— Еще не так будет.

— Все жители севера — дикари.

— А я вовсе и не с севера.

— Нет, с севера. Как этот ветер. Слышишь, как он буйствует?

Они помолчали. Северный ветер терзал кроны платанов высоко в небе над их головой, и под зеленым сводом что-то свистело, потрескивало в тревожной ночи.

— Слышишь? — спросила Сильвия. — Он тоже ведет себя как дикарь. Он из тех же краев, что ты.

Жюльен поцеловал ее.

— Хочешь помешать мне говорить?

— Да. Потому что ты, моя дорогая, с юга. А все жители юга — несносные болтуны.

Сильвия отвернулась. Ее длинные волосы волнами рассыпались по плечам, несколько легких прядей задели Жюльена по лицу. Он молча вдыхал их аромат. Потом крикнул:

— Да перестань дуться!

Но она заупрямилась. Тогда он взял обеими руками ее голову и осторожно повернул, чтобы заставить девушку взглянуть на него. На них падал свет качавшегося на ветру фонаря. Сильвия наклонила голову, уперлась лбом в нос Жюльена, прижала его мизинец к своим сжатым губам, желая дать ему этим понять, что говорить она не будет. Он попытался поцеловать ее, она не далась, и тогда он сказал:

— Смотри-ка, я думал, что встретил одну из милых и очаровательных южанок, а оказывается, наткнулся на немую уродину с холодного севера.

Тогда Сильвия сама поцеловала Жюльена и, нащупав его ладонь, вонзила в нее свои острые коготки.

16

На следующий день Жюльен дважды виделся с Сильвией — в полдень и вечером. Он пообещал себе непременно поговорить с ней, но так и не решился. Никогда еще девушка не казалась ему такой счастливой. Ее голос, взгляд, улыбка, даже то, как она опиралась на его руку или сжимала ее, — все выражало полноту чувств. И всякий раз, готовясь заговорить, Жюльен представлял себе, как омрачится ее прелестное лицо, как с него мгновенно сбежит выражение радости. И тогда мужество оставляло его. Решимость таяла, как снег под лучами солнца. В тот день, когда он впервые увидел слезы на глазах Сильвии, он ощутил какое-то глубокое и дотоле незнакомое ему чувство. Если он заговорит о своем отъезде, она расплачется. И на этот раз из-за него. По его вине. Нет, он не мог этого допустить.

В полдень он решил отложить разговор до вечера, а вечером сказал себе, что впереди еще целые сутки.