Сердца в строю

«Случайно все это», — пыталась убедить себя Галочка и сама не верила. А так хотелось, чтобы и с Дмитрием Костровым установились добрые, дружеские отношения. Парень хороший… Была в нем мягкая, душевная простота, спокойная, мужская сила. Галочка знала, что бойцы любят и уважают Кострова. И не удивительно: с таким надежно и в разведку идти, и табак делить — не продаст, не слукавит. Досадно, почему в стороне от нее держится этот парень. Лишний раз не подойдет запросто, как другие, не сядет рядом, как другие, не заговорит по-приятельски. Жаль!

XIV

Когда лейтенант Северов вернулся в блиндаж, там, как обычно по вечерам, собрался весь взвод. Наступающая ночь была «выходная», и бойцы, предвкушая спокойный сон на теплых нарах, занимались кто чем. Хозяйственный Бредюк, озабоченно нахмуря мохнатые брови, суровой ниткой, крепкой, как проволока, зашивал разорванный рукав ватника, поминая недобрым словом несговорчивого гитлеровца. Тарас Подопригора, потный от напряжения, старательно писал дипломатичное письмо кунцевской ткачихе, от которой недавно получил посылку с бритвой-самобрейкой, вышитым кисетом и запиской с засушенными незабудками. Нужно было узнать и возраст ткачихи, и семейное ее положение, и данные, характеризующие внешний вид, и при всем том сохранить достоинство, приличествующее гвардии ефрейтору, кавалеру медали «За отвагу». Одним словом, трудное занятие.

Дмитрий Костров лежал на спине, скрестив под затылком пальцы рук, и о чем-то думал или мечтал, что теперь с ним случалось довольно часто. Кузин, сидя на нарах по-турецки, пробовал, как звучит на русский лад трофейный аккордеон. Хотя звук, по его мнению, был весьма и весьма жидковат (не в пример нашей родной, тульской), Кузин все же — в который раз — выводил излюбленную:

Ночка темна. Я боюся,
Проводи меня, Маруся.
Провожала, ручку жала,
Пришла домой — плакать стала…

Парторг Архипов — высокий, сутулый, единственный, кто во всем взводе носил усы, — играл в шашки с Усмановым. Усманов проигрывал и, по своему обыкновению, сердился, спорил, вскакивал, страшно вращал белками глаз, брал назад ходы. Флегматичный Архипов соглашался, начинал партию снова, и неизменно дело оканчивалось тем, что пешка, а то и две Усманова оказывались запертыми.

— Нужник! — коротко резюмировал Архипов и шевелил солидными, с проседью усами.

Галочка, разобрав на плащ-палатке автомат, сосредоточенно — как и все, что она делала, — протирала затвор. Но ни работа, ни песни Кузина, ни перебранка между Усмановым и Архиповым не мешали ей думать. А думала она о том, что нужно пойти к старшине и попросить новые сапоги — старые совсем разлезлись; хорошо бы раздобыть кусок туалетного мыла; нужно подшить подворотничок Олегу, а то вызвали его в штаб, а подворотничок уже желтый. Тем более что новый командир батальона человек въедливый. Недаром давеча он посмотрел на нее такими строгими глазами…

Северов молча направился на свое место у стола. Не сняв фуражку, тяжело сел на табуретку. От дрожащего, грязно-лимонного язычка коптилки на лице у лейтенанта легли сумрачные тени, губы крепко сжаты, как перед выходом на задание.

Но бойцы заняты своими делами, и никому из них и в голову не пришло разбираться, какая тень и почему легла на лицо лейтенанта. Только Галочка сразу и безошибочно, чисто женским чутьем догадалась, что с Олегом что-то произошло. Быстро собрав автомат и вытерев ветошью перепачканные ружейным маслом руки, подошла к Олегу. Северов, чуть сгорбившись, сидел у стола и, не мигая, смотрел на желтый огонек. Странно и непривычно было видеть выражение боли на его лице.

Хотя Галочка стояла рядом, Олег, казалось, не замечал ее. Он все смотрел на коптилку, и в его зрачках дрожали далекие маленькие огоньки.

То, что Олег не обернулся, когда она подошла, не улыбнулся в ответ на ее немой вопрос, подтверждало: что-то произошло. Она села рядом с Олегом, робко положила руку на рукав его шинели, заглянула в его глаза встревоженным взглядом. Всем своим существом она хотела сказать, что готова разделить с ним любое горе, каким бы тяжелым оно ни было.

Почувствовав на себе взгляд Галочки, Олег очнулся, губы шевельнулись в беспомощной улыбке, и он полез в карман за папиросами. По тому, как дрожали пальцы Олега, когда он брал папиросу и подносил к коптилке, Галочка теперь уже твердо знала: несчастье!

Начали догадываться об этом и бойцы. Бредюк оборвал нитку, еще раз чертыхнулся и, отложив ватник в сторону, подошел к командиру. Подопригора совсем уже было нашел деликатную и весьма дипломатичную формулировку в письме к ткачихе, но неожиданно поставил точку на самом ответственном месте, засунул письмо под отпоровшуюся подкладку ушанки:

— Добре, в другый раз.

Постепенно смолкли говор, шутки, возня. Со всех углов блиндажа на лейтенанта устремились вопросительные взгляды. Только Кузин увлеченно выводил: