Сердца в строю

Медленно полз — а называется скорый! — поезд. Да и часы как будто остановились. Едешь, едешь — и нет конца пути: поля, луга, большие станции, глухие полустанки… Анна смотрит в окно, а перед затуманенными глазами сумасбродная память тасует то горькие, то радостные картины — ее жизнь.

Как странно все на свете! Идут годы, стареет лицо, редеют волосы, меняется все вокруг. Она уже почти старуха, ей уступают место в метро, она едет к взрослому сыну, а где-то внутри есть «я», и оно остается таким же, каким было в ту пору, когда она на одной ноге прыгала, играя в «классы»; когда с замирающим сердцем бегала на свидания с молоденьким курсантом Алешей Верховцевым; когда жила в Беленце; когда в тоске и ревности металась по холодной московской квартире. И живет это «я» не в прошлом, а там, в будущем, вон за тем леском, за горизонтом, там, куда день и ночь везет ее скорый поезд.

…На перроне толпа встречающих и среди них — Юрик. Высокий, в новой фуражке с таким блестящим лакированным козырьком, что он белым пламенем горит на солнце. Юрик еще больше стал похож на Алексея, на того молодого лейтенанта, что когда-то увез ее из родного дома, увез на край света, на всю жизнь. Может быть, потому и нет в мире для Анны ничего дороже, чем эти защитные строгие гимнастерки, фуражки с малиновыми околышами и красными звездами.

Анна прижала к груди голову сына, почувствовала родной запах новых ремней портупеи и заплакала. А Юрик, радостный и смущенный, ласково гладил ее поредевшие, но так же ровно зачесанные волосы:

— Успокойся, мамочка! Вот мы и вместе.

Вечером к Верховцевым пришли Орловы — отец и дочь. Полковника Анна знала лишь понаслышке — о нем рассказывал Алексей. Пили чай с домашним печеньем и московскими конфетами («Мишки на лесозаготовках», — смеялась Лена); Анна рассказывала о Москве, о последних новостях, о маленьких дорожных приключениях. Только об Алексее, о его внезапной смерти, словно сговорившись, не вспоминали.

По-семейному тихий, приятный вечер. И все же время от времени Анна ловила себя на том, что с безотчетным беспокойством поглядывала на Юрика и Лену. Ничем не вызывали они такого внимания: со всеми вместе сидели за столом, разговаривали, смеялись. Но Анне достаточно было раз перехватить взгляд Юрика, устремленный на Лену, чтобы в мозгу застучало: «она», «она», «она»!

Ей ничего уже не надо было спрашивать, узнавать, выпытывать. Во взгляде сына прочла все: эта девушка по неведомому праву вошла в душу Юрия, бесцеремонно потеснив мать.

Смешное, глупое сердце матери! Умом Анна понимала, что рано или поздно придет женщина и предъявит свои права на ее сына. Понимала, но не могла смириться с мучительной неизбежностью.

Леночка понравилась Анне. Какие ясные, чистые у нее глаза, как тепло и открыто смотрят они на Юрика! Хорошо и то, что она — дочь старого товарища Алексея, военного. И все же… Настороженно присматривается Анна к девушке, словно спрашивает: будешь ли ты любить его, как люблю я? Будешь ли беречь его, как берегла я? Готова ли ты отдать жизнь за него, как готова отдать я?

Когда гости ушли, Анна подошла к сыну, нагнула его голову и поцеловала в лоб:

— Как я хочу, чтобы ты был счастлив!

XV

Снова весна. Снова светло и празднично сияет солнце, бездумно бегут ручьи, ссорятся и наслаждаются воробьи. Как год, как сто, как тысячу лет назад…

Галочка шла с ночного дежурства по солнечной стороне улицы. Здесь было совсем тепло — хоть снимай пальто. Казалось, что сегодня и прохожих больше, и одеты они нарядней, и глаза у них веселей и добрей, чем обычно.

Еще издали на углу, у газетного киоска, она увидела мужскую фигуру, показавшуюся ей знакомой. Кто бы это мог быть? Подошла поближе и узнала — Дмитрий Костров. Он стоял к ней спиной, перелистывал журнал.

— Митя! — закричала Галочка так громко, что милиционер-регулировщик от неожиданности поднял жезл. Костров обернулся и увидел рядом раскрасневшееся лицо Галочки.

Случайная встреча! Но разве все эти годы не жила в душе Дмитрия Кострова неизвестно на чем основанная уверенность, что он встретит, что не может не встретить ее, видно на роду написанную. И вот встретил!

Что угодно мог говорить Дмитрий Костров — слова не имели никакого значения. Глаза его — счастливые, любящие, устремленные на Галочку, — красноречивее всех слов.

— Вот встреча! Как я рада! — твердила Галочка, а Дмитрий только смотрел и глупо улыбался.

Они шли по улице и не знали, о чем говорить. Костров заметил, как похудела Галочка. Но именно сейчас, бледная после ночного дежурства, в стареньком пальто, с небрежно причесанными волосами, она была милей и дороже ему, чем когда-либо раньше. Он шел молча, и лишь одна страшная мысль терзала его: вдруг Галочка остановится, начнет прощаться. Нет, идти, идти без конца, молчать или говорить — все равно, только бы идти куда угодно, сколько угодно…

— Что ты молчишь? — всматривалась Галочка в лицо Дмитрия. — Недоволен чем-то?

— Я?.. Что ты… я рад, — жалко улыбнулся Дмитрий. — Я рад, — и не мог больше сказать ни слова.