Серая мать

Ни о чем больше не разговаривая, они вернулись в квартиру к Олесе. Прежде чем устроиться на диване, Семен отнес на кухню ведро с водой и грибы, а Олеся сразу ушла в спальню. Не включая свет, она ощупала рамку с фотографией, стоящую на прикроватной тумбочке рядом с погасшими электронными часами. Шершавую поверхность слоем пудры покрывала мелкая пыль. Под ней должны были быть родители и дедушка, сидящие на крыльце дома (настоящего дома) солнечным весенним днем прошлого года.

Что бы это ни было, это точно не фоторамка. Не стекло. И внутри – не их фото.

«Имитация».

Копия.

Размышлять и дальше Олеся больше не могла. Как и Семен, шуршащий простынями в гостиной. Безмолвная ночь накрыла их вместе с всепоглощающей усталостью, распластала по несвежим постелям, склеила веки.

Олесе снился нож. Она заносила и опускала его, заносила и опускала, а податливая плоть расходилась под наточенным лезвием.

Это было не совсем то, чего ожидала Серая Мать.

Болезнь лежала глубже, гораздо глубже. Так глубоко, что не стоило тратить силы на погружение, если был иной путь. Силы еще понадобятся.

В конце концов в Колыбели не останется никаких тайн, как бы глубоко те ни были запрятаны. В Колыбели открывается все.

Темные ночи

1

Толенька лежал в дальней комнате, свернувшись костлявым клубком на продавленной, заваленной тряпьем кровати. Отворачивался к стене, зарывался поглубже, закрывался руками, чтобы не видеть дневного света. Пережидал день, а с наступлением темноты, раздираемый непонятной внутренней дрожью, бесцельно бродил по квартире, не притрагиваясь ни к воде, ни к еде. Он определенно был болен, хоть большую часть времени ничего и не болело. А иногда вдруг начинало болеть, очень сильно, а где – непонятно. Как будто в груди, но не сердце, а что-то гораздо глубже – так глубоко, что становилось невыносимо всему телу.

Толенька не знал, сколько дней провел так, мучимый этой болезнью. Оцепенение и беспокойство сплавились воедино, неотделимые друг от друга. Подсознательно угадывая приближение утра, он снова заползал в свое гнездо после очередных блужданий по комнатам в ночи. Голову наполняли одни и те же мысли.

Почему Серая Мать не приказала Обманщику прекратить, не приказала отпустить его? Не знала? Не видела? Но из Колыбели видно все!

А если бы девушка Олеся не стала спасать его? Если бы она не стала, что тогда?

И Толенька ворочался в гнезде, мучимый страшной, невозможной догадкой, мучимый одиночеством, которое было еще хуже, чем отсутствие соседей. Одиночество в отсутствие Серой Матери. Ведь она так и не появилась, так и не заговорила с ним, не проведала его!

Неужели Серая Мать больше не заботится о нем? Неужели он больше… не нужен?

Ужасная мысль не укладывалась в голове, раскалывала череп, рождая ту самую глубинную боль. Толенька сжимал лысую голову руками, звал Серую Мать, скороговоркой твердил правила (кто слушает спасется кто исполняет предназначение живет правильные мысли ведут к предназначению) – до тех пор, пока страшные мысли не сменялись другими, тоже одинаковыми. Про соседей.

Эти соседи… Никакие они не соседи! Просто пришлецы, как и все остальные. Только Олеся – настоящая. Только она помогла ему сегодня спастись. Больше никто. Только Олеся. Олеся. Олеся…

В этот раз ее имя замыкалось само на себе, заставляя Толеньку повторять его снова и снова, рождая какие-то новые, странные ассоциации.

Олеся, Олеся, Олеся…

Лесное имя.

Лесное – это как?

От слова «лес».

А что это такое – лес?

– Лес, лес, лес…

Толенька перекатывал смутно знакомое слово во рту и видел что-то зеленое. Похожее на деревья. Только вместо веток – зеленое, зеленое, зеленое, и эти деревья качаются на ветру и машут зеленым… машут… маша… А через зеленое высверкивает свет, яркий свет… светит… светик…

Толенька задержал дыхание, шестым чувство угадывая в предутреннем мраке присутствие огромной глыбы, которая нависла над ним и вот-вот расплющит его.

Маша, Светик… Слова из темных времен. Он не должен такого помнить. Он и не хотел помнить. Потому что там, в мутных водах памяти, таилось нечто… острое. Опасное, как откидная бритва или оголенный провод. Одно неосторожное касание – и быть беде.

И теперь это нечто приближалось к поверхности. Восставало из темных времен. Грозило раздавить своим весом. Толенька еще не увидел, еще не вспомнил, но уже предчувствовал это.

– Быть беде, быть беде… – жалобно повторял он, вновь обхватывая ладонями голову в тщетной попытке дозваться Серой Матери. – Быть беде…

Уж лучше бы он оставался один! Лучше бы спрятался, и пусть нюхач сожрал бы их всех! Это все из-за них, из-за них…

Толенька знал, что не всегда жил здесь, что само его жилище когда-то было… вовне. Поэтому он и сумел вспомнить их лица, лица соседей из темных времен, хоть они и изменились. Алла. Виктор. Теперь он вспомнил и имена тоже.

А Маша? Светик? Их помнишь?

Долгий вдох застрял на середине. Серая Мать все-таки заговорила с ним.

Где ты их оставил? Помнишь?