Сенека. Собрание сочинений

Я буду смотреть с презрением на все царство судьбы, но, если мне будет предоставлено право выбора, я возьму себе то, что помягче. Все, что достанется мне, окажется хорошим; но я предпочитаю более легкое, более приятное и менее мучительное на практике. Нельзя, конечно, представить себе добродетели без труда, но одни добродетели нуждаются в поощрении, а другие – в обуздывании. Как спускающемуся с возвышенности приходится сдерживать себя, а поднимающемуся – подталкивать, так и добродетели бывают частью нисходящими, частью восходящими. Разве подлежит сомнению, что терпение, мужество, стойкость и вообще всякая добродетель, преодолевающая трудности и покоряющая судьбу, требует от человека подъема, усилия, борьбы? С другой стороны, разве не столь же очевидно, что щедрость, умеренность и кротость имеют перед собой, так сказать, покатый путь? Здесь нужно сдерживать увлечение души, чтобы она не поскользнулась, а в первом случае мы приободряем и подстрекаем. Итак, в бедности мы будем проявлять самые пылкие добродетели, которым препятствия придают еще больше силы, а для богатства прибережем расчетливые, отличающиеся осторожностью и уравновешенностью.

XXVI

Ввиду означенного деления добродетелей, я более склонен располагать теми из них, применение которых спокойнее, чем теми, коих осуществление стоит крови и пота. «Следовательно, я, – замечает мудрец, – живу так, как говорю, но вы неправильно меня понимаете. До вашего слуха доходит только звук моих слов, в смысл же их не вникаете». «Какая же разница, – возражает противник, – между мною, глупцом, и тобою, мудрецом, если каждый из нас желает быть богатым?» Весьма существенная. У мудреца богатство играет служебную роль, а у глупца – господствующую; мудрец нисколько не поддается влиянию богатства, для вас же богатство составляет все. Вы привыкаете и привязываетесь к нему, как будто кто-нибудь обещал вам вечное владение им, мудрец же тогда больше всего думает о бедности, когда его окружает богатство. Ведь и полководец никогда так слепо не полагается на мир, чтобы не готовиться к войне, считая ее объявленной даже в мирное время. Вас пленяет красивый дом, как будто он вне всякой опасности и слишком велик для того, чтобы у судьбы хватило сил истребить его. Вы безмятежно забавляетесь богатством, не предвидя угрожающей ему опасности, – так не раз подвергающиеся блокаде варвары, будучи незнакомы с военными орудиями, беспечно смотрят на осадные работы, не понимая цели возводимых вдали сооружений.

То же самое происходит с вами: вы живете праздно среди своих сокровищ, не думая о тех многочисленных отовсюду угрожающих несчастных случаях, жертвой которых каждую минуту может сделаться эта богатая добыча. Если же отнять богатство у мудреца, то у него останется вся его собственность, так как он живет, довольствуясь настоящим и не заботясь о будущем. Сократ или другой мудрец, имеющий такое же право восставать против условностей человеческой жизни и отличающийся такой же силой духа, скажет: «Я ни в чем так глубоко не убежден, как в том, что я не должен приноравливать своего поведения к вашим взглядам. Осыпайте меня со всех сторон своими обычными упреками – я буду считать их не поношением, а жалким ребяческим лепетом». Вот что скажет достигший мудрости человек, которому нравственная безупречность дает право хулить других не из ненависти к ним, а в видах исцеления. К этому он присовокупит: «Я тревожусь вашим мнением, имея в виду не себя, а вас, потому что проявлять ненависть к добродетели и порицать ее – значит отказаться от надежды на исправленье. Вы меня ничуть не обижаете, как и богов не оскорбляют люди, разрушающие их жертвенники, но злой умысел и злая воля усматриваются даже там, где они не могут причинить вреда.