Сенека. Избранные труды

Неведенье слепое —

Плохое врачеванье от беды.

Креонт

Коль врачество постыдно, лечить претит.

Эдип

Вещай ответ, иначе ты в мученьях

Изведаешь, что значит гнев царя.

Креонт

Цари порою ненавидят слово,

Произнесенное по их веленью.

Эдип

Негодный человек, один за всех

Пойдешь в Эреб, коль тайны не откроешь.

Креонт

Да будет мне позволено молчать.

Какая есть свобода меньше этой?

Эдип

Царю и царству больше, чем язык,

Вредит порой свободное молчанье.

Креонт

Что можно там, где и молчать нельзя?

Эдип

Ослушник власти – кто молчит, когда

Приказано сказать.

Креонт

Прими ж без гнева

Исторгнутые силою слова.

Эдип

Кого когда карали за слова,

Произнесенные по принужденью?

Креонт

Вдали от города, у той долины,

Чей злак поят Диркейские струи,

Есть роща черных падубов. Высоко

Над всеми деревами кипарис

Вздымается главой вечнозеленой;

Протягивает многолетний дуб

Корявые, замшенные сучки.

У одного изъедено дупло

От долгих лет; а тот, с подгнившим корнем,

Готов упасть, на ствол чужой поникнув.

Здесь лавр с плодами горькими, а там

И липы легкие, и мирт Пафосский;

Ольха, что скоро по морям безбрежным

Помчит суда и, греемая Фебом,

Высокая и гладкая сосна.

Среди других дерев огромное

Чернеет дерево и тяжкой тенью

Соседей давит. Множеством ветвей

Оно одно всю рощу охраняет.

Печальная, не знающая солнца

Под ним сочится влага ледяная,

А вкруг – глухой болотный ил.

Воспользовавшись тьмой древесных сводов,

К обряду приступает старый жрец.

Раскопана земля, бросают сверху

Огни из погребального костра.

Сам прорицатель, в черном одеянье,

Колеблет зелень. Мрачная до пят

Струится риза. Так, в уборе страшном,

Печальный старец шествует, и кудри

Седые тис могильный обвивает.

И овцы с черной шерстью, и быки

Влекутся внутрь. Огонь снедает яства,

И скот, еще живой, в огне трепещет.

Затем зовет теней он и тебя,

О царь теней, и стража, что владеет

От озера Летейского запором.

Бормочет он волшебные заклятья

И яростной угрозою гремит,

Чтобы теней умилостивить легких

Или принудить. Возливает кровь

И опаляет мясо, поливая

Пещеру кровью. Сверху же всего

Он левою рукою возливает

И снежного млека струю, и Вакха.

Он вновь поет, склонив лицо к земле,

И громче прежнего к теням взывает.

Пролаяла толпа Гекаты, трижды

Унылый гул прошел по преисподней.

Дрожит земля. «Услышали меня, —

Сказал пророк, – слова не тщетны были;

Слепой хаос разорван, и наверх

Пути открыты Дитовым народам».

Погнулся лес и кверху поднял листья,

Деревья дали трещины, всю рощу

Привел в смятенье ужас. И со стоном

Земля расселась; или Ахеронт

Не мог спокойно зреть, как посягают

На тайну бездны; иль сама земля,

Чтоб мертвым путь открыть, порвавши связи,

Издала гром; или трехглавый Цербер

Потряс своими тяжкими цепями.

Земля разверзлась, широко раскрыв

Огромный зев; я видел сам озера

Застывшие, богов я видел бледных

Среди теней и подлинную ночь.

Застыла в жилах кровь. Ужасный полк

На волю вырвался, во всеоружье

Предстало все дракона порожденье.

Посев зубов Диркейских. Загремела

Свирепая Эринния, и Ужас,

Слепая Ярость, и созданья все

Превечной тьмы: Печаль, власы терзая,

Болезнь с поникшей головою, Старость,

Самой себе тяжелая, и Страх,

И алчный бич фиванцев всех – Чума.

Покинуло нас мужество, и Манто,

Знакомая с искусством старика,

Остолбенела. Но отец бесстрашный

И смелый по причине слепоты,

Теней бескровных созывает. Тотчас

Слетаются они, как облака,

И жадно пьют дыхание небес.

Не столько листьев Эрик отряхает

Осеннею порой, не столько Гибла

Плодит цветов, когда в разгар весны

Кружится рой пчелиный, и не столько

Дробится волн на Ионийском море,

Не столько птиц от хладного Стримона

Летит на юг и, небо рассекая,

Спешит сменить снега на теплый Нил, —

Как много душ стеклось на зов волшебный.

Стремятся жадно в тайный сумрак рощи

Трепещущие души. Из земли

Выходит первым Зет и за рога

Свирепого быка десницей держит,

И Амфион со сладкозвучной лирой,

Что скалы двигала. Средь сыновей,

Горда, как встарь, Ниоба выступает,

Без страха за детей. Здесь налицо

Другая матерь, ярая Агава;

За ней отряд, что растерзал царя,

А за толпой вакханок сам Пенфей,

Растерзанный, но грозный и доныне.

И, наконец, на частые призванья

Подъемлет Лаий постыдное чело

И держится вдали от всех, скрываясь.

Настаивает жрец и удвояет

Стигийские заклятья, и Лаий

Предстал с лицом открытым. Молвить страшно!

Он встал окровавленный, в волосах —

Могильный прах, и яростно вещает:

«О Кадмов дом жестокий, вечно пьяный

Родною кровью! Потрясайте тирсы

И лучше в исступленье терзайте

Родных детей! Ведь матери любовь

Страшнее всех фиванских преступлений.

Отчизна, нет, тебя не гнев богов,

А преступленье губит. Не вредит

Тебе ни Австр своим дыханьем жгучим,

Ни без дождей засохшая земля,

Но царь кровавый, получивший скиптр

В награду за убийство, овладевший

Отцовским ложем, осквернивший чрево,

Его носившее, преступный плод

Зачавший в лоне матери, и братьев

(Что необычно даже у зверей)

Родивший сам себе. Сплетенье здесь

Чудовищнее Сфинксовой загадки.

Ужасен сын, еще ужасней мать,

Зачавшая опять в несчастном чреве.

Тебя, тебя, держащего в деснице

Кровавый скиптр, тебя и город весь

Настигну я, отец неотомщенный,

С собой Эринний брачных привлеку