Семиклассницы

Как раз в это время Наташа нащупала туфлю и ногой подвинула к ней.

— Пожалуйте отвечать.

Тася покорно вышла к доске.

— Берём прямую линию и опускаем перпендикуляр. Образуем квадрат, — каменным голосом произнесла Тася.

— Что такое? — удивился учитель.

— Треугольник.

— Что-о?

— Прямой угол.

Захар Петрович, припадая на правую ногу, прошагал от стола к окну и встал там, с каким-то снисходительным сожалением разглядывая коротконогую фигурку девочки, на пухлом лице которой с розовым бантиком губ не написано никакой мысли.

— Что скажете дальше? — хмуро спросил Захар Петрович.

— Дальше опускаем ещё перпендикуляр.

— Как ещё? Что за чепуха!

— Проведём две линии, — кротко поправилась Тася.

— Какие линии?

— Вот эти.

— Нет этих линий! Есть параллельные прямые. Понятно? Спивак!

Девочка с чёрными косичками над ушами вскочила, в поспешности уронив на пол учебник.

— Вот что такое нематематический ум, — указал на Тасю учитель.

— Захар Петрович! — попробовала объясниться Тася.

Математик вернулся к столу и энергично обмакнул в чернильницу перо.

— Ставлю двойку. Вам тоже, — кивнул он Наташе. — Возражаете? Милости просим к доске.

Наташа благоразумно не возражала.

— Он зубрил любит, — ворчала Тася, садясь за парту. — Какое он право имеет за новое двойку ставить?

Наташа обернулась посмотреть на Женю Спивак, тугие косички которой торчали над ушами, как метёлки. Спивак качнёт головой — метёлки подпрыгивают.

«Когда ты вернулась из эвакуации?» — послала ей Наташа записку.

«Мы давно приехали, потому что бабушка заболела в чужом месте», — пришла ответная почта.

«У меня папы нет, а у тебя?» — спросила Наташа в новой записке.

«У меня мамы нет, а папа на фронте, — отвечала Спивак. — Мне хочется быть разведчицей, а тебе?»

Наташа подумала, помусолила карандаш и написала:

«Не знаю, кем мне хочется быть. Постараюсь быть героиней. 3. П. мне не нравится. А тебе?»

«3. П. умный. А ты рассердилась на него из-за двойки. Хочешь меняться интересными книжками?»

«Хочу. Я читаю по четыреста страниц в день».

«Хвастнула Федула», — ответила Женя.

Наташа разорвала все её записки и занялась доказательством теоремы. Но теорема была непонятна.

Домой возвращались вместе с Тасей.

— Эка важность, двойка! С кем не бывает? — успокаивала себя Тася. — Димка объяснит теорему, перепишу покрасивее в тетрадку. Пушкин тоже двойки получал.

В нескольких шагах, впереди, шла Женя Спивак, размахивая портфелем, и Наташа громко смеялась, чтобы она услыхала.

— Пушкин учился на двойки? Может, и Лермонтов? А может, и ты у нас, Тася, гений?

Но, когда тугие метёлки Жени Спивак скрылись за углом, Наташа перестала притворно смеяться. Стало сразу скучно. Ужасно скучно!

— Димкиными подсказками только и живёшь, — сказала она Тасе. — Голова с лукошко, ума ни крошки.

Тася остановилась поражённая.

— Тебе тоже двойку поставили!

— Моя двойка по твоей вине: твою туфлю разыскивала.

— Напрасно я тебя к себе на парту пустила, — произнесла растерянно Тася. Она не желала идти дальше вместе с Наташей и осталась читать «Пионерскую правду» в витрине для газет.

Наташа не оглянулась. Она шагала, беспечно напевая под нос, но на самом деле ей было вовсе не весело. Всё получилось плохо. Плохо, что расхвасталась перед Женей Спивак. «По четыреста страниц в день читаю!» Ничего себе, хватила! Поделом её высмеяли. А хорошо разве: ни за что обидела Тасю! И в первый же день по геометрии двойка.

Но самое неприятное впереди — надо признаваться маме.

Признаваться или смолчать?

Когда с Наташей случалось что-нибудь плохое, обычно она старалась поскорее всё без остатка выложить маме. Выложишь — и сразу легче на душе. Ну постыдят, поругают — дашь честное пионерское слово, что никогда больше не повторится «такое безобразие», и вина с плеч долой.

Начинай с чистой совестью безгрешную жизнь.

«Надо признаваться, — решила Наташа. И испугалась: — Ох, нет!»

После вчерашнего разговора невозможно, немыслимо показать себя перед мамой несознательной личностью, которая ловит на уроке туфлю под партой и не лучше Таси позорится в глазах всего класса из-за какой-то теоремы с двумя параллельными прямыми. Признаться, что пень и тупица? Стыд! Стыд!

Вчера разговор затянулся до ночи. Поговорили о мамином детстве. Потом перешли на завод. Мама работает на термообработке: в раскалённых печах обжигает снаряды. У мамы женский цех, а ничего — справляются с планом. Самой младшей девушке в термическом цехе шестнадцать, семнадцатый. Мамина любимица.

— За что? — ревниво насторожилась Наташа.

— Отлично работает. Умница.

«Нет, не признаюсь в сегодняшнем дне, — подумала Наташа. — Задним числом когда-нибудь. После».

Она медленно шла тротуаром. Торопиться некуда. Впереди много свободного времени. С Тасей поссорились, готовить уроки не с кем, а своих учебников нет. Делай что хочешь. Хочешь —катайся в метро, хочешь — гуляй до самого вечера. Полная свобода!

Странно, странно. Наташа не знала, куда со своей свободой деваться.

Наташа едва не запуталась