Семиклассницы

— Неужели завтра?!

— Вещи-то собрала? — озабоченно спросила Феня.

— Собрала. Мы давно собрались. Да как же так… завтра?

— Ждали, ждали да и дождались, — усмехнулась Феня. — Каждой птице своё гнездо снится. Пойдём. Надо у мамки подорожников тебе выпросить.

Они пошли полем. Земля была чёрной, а в небе оставалось светло. Слоистая, вся в ярусах, туча передвинулась выше над горизонтом, открывая красный пояс зари и разметав в беспорядке по небу разноцветные клинья — изумрудные, дымчато-серые и густой синевы. Вороха картофеля высились над развороченным полем.

— Прощайся с нашей Нечаевкой, — сказала Феня.

Они остановились на задворках, позади огорода, где белые кочаны капусты торчали из раскинувшихся по грядам тёмных листьев, словно круглые бритые головы. Побитая утренними заморозками крапива жалась к плетням.

— Письма мне шли, — деловито наказывала Феня. — Может, ненужную книжку или какой учебник пришлёшь. Пригодится. Про школу свою опиши. А уж я не знаю, как мне и быть. Лёнька велел семилетку доучиваться. Цельное лето от Лёньки ни слуху ни духу. Мамка вся извелась, горе мне с мамкой. Девчата кликнут песни петь, а мне не до песен. И что это жизнь какая у меня невесёлая! Незадачливая я на свет уродилась.

— Наговаривай на себя, — пробормотала Наташа, не зная, как утешить подругу.

— Нельзя мне семилетку бросать, — рассуждала Феня, собирая на лбу озабоченные морщинки. — Учительница совестит: у тебя брат офицер, разве можно при таком брате недоучкой остаться? И дед Леонтий своё — по прежним-то временам слыхано ли, чтобы простого колхозного парня в офицеры произвели? Тянись, говорит, девка, не роняй фамилии.

— В прежние времена и колхозов не было, — вставила Наташа.

— И вправду, какие в те поры колхозы! — согласилась Феня. — А побывала бы ты у нас до войны! Вот уж колхоз так колхоз был. Сила! Разве до войны-то кинули бы на ночь в поле картофель? А как дождик припустит? Выгребай тогда из грязи… До войны мужики соберутся артелью, в одночасье любую работу смахнут. А нынче на весь колхоз один дед Леонтий. Какой он мужик? Бородой оброс, а зубов не осталось… Вернулся бы Лёнька! Свадьбу сыграем. Невест в деревне полно. Выбирай по сердцу. Тебя из Москвы на свадьбу выпишем. Со всей роднёй.

Феня протяжно вздохнула и умолкла.

Быстро смеркалось. Разноцветные клинья в небе потемнели и сошлись в одну тяжёлую, свинцового оттенка гряду, от которой вечер стал угрюм и тревожен. Слышалось жалобное блеяние вернувшихся из стада овец.

— Эх, и досада, что интернатские уезжают! — вспомнила Феня. — Алгебра мне плохо даётся, как в школу пойду. То, бывало, ваши ребята подмогут… Историю, географию понимаю, а как сяду за задачник, ну клонит и клонит ко сну.

— И меня от задачек ко сну клонит.

— Ловка ты, Наташка, врать! — недоверчиво качнула головой Феня. — Жалко мне с тобой разлучаться.

— А мне, думаешь, не жалко?

— Наташа! Обещаем свидеться.

— Свидеться что! Поважнее что-нибудь надо обещать.

— Обещаем помнить друг дружку до гроба!

— Честное пионерское, не забуду! — с жаром сказала Наташа. — И ты поклянись.

— Честное пионерское, — повторила Феня. Она схватила руку Наташи и, расширив голубые глаза, в которых встали две прозрачные слезинки, заговорила скороговоркой: — А будь моё слово сильнее воды, выше горы, тяжеле золота, горячее кипучей смолы, крепче камня горючего…

Вдалеке призывно запел интернатский пионерский горн:

«По домам! Спать пора! Собирайтесь!»

Феня тряхнула Наташину руку.

— Прощай.

Она долго глядела на дорогу, пока Наташа не скрылась. Слезинки выкатились у неё из глаз и поползли по щекам. Феня сердито вытерла их чёрной от земли ладонью.

В огород забрела овца с ягнятами. Ягнята тыкали в вымя овце несытые мордочки, а она, накинувшись на капусту, воровато и торопливо хрупала сочные листья.

— Фенька! Иде тебя носит! — кричала со двора мать.

Феня выломала из плетня хворостину и побежала загонять овец в хлев. Ни одно-то дело без неё не обходится!

А интернатские уезжают. Уезжают, радуются. А Фенина жизнь не поворачивается на хорошее и никогда уж, видно, не повернётся.

Значит, учиться?

Поезд шёл вторые сутки. Тянутся, тянутся за окнами сжатые безлюдные поля. Или близко к рельсам подступит тёмный еловый бор; от его осеннего неуюта пугливо сожмётся сердце. Мелькают железнодорожные будки. Стрелочник посигналит красным флажком. И весь долгий путь поезд сопровождают выложенные на насыпи из битого кирпича слова:

«Смерть фашистским захватчикам!»

«Всё для победы над врагом!»

Иногда на каком-то безвестном разъездике поезд останавливался, долго выжидая, пока обгонит военный состав, на открытых платформах которого, затянутые в брезент, грозно стояли орудия. Ребята, прильнув к окнам, молча смотрели на длинные, словно вытянутые хоботы, стволы.

«Всё для фронта! Смерть фашистским захватчикам!»

Вечер наступал рано. Окна плотно задёргивались занавесками. Фиолетовые лампочки таинственно освещали купе.

Поспорив, чья очередь занимать верх, ребята забирались на полки. Не засыпали долго, утром поднимались чуть свет. Что там, дома? Скорее, скорей!