Семиклассницы

Что они подразумевали под пустыми жерновами, Тася не поняла. Федино вероломство её сразило. Не было смысла выяснять отношения. Забыть, скорее забыть несчастную любовь! Навсегда вычеркнуть из сердца Федю Русанова, который, сняв куртку с «молнией» и оставшись в пушистом свитере, стал похож на чемпиона спорта.

Они засели с Димой за шахматы. Тася не существовала для Феди Русанова! Она была для него не больше чем ноль.

Потянулись бесцветные дни. Тася с робкой надеждой ждала, когда подругам надоест её презирать за стишки, которые Федька написал и забыл, не придав им, по своему легкомыслию, никакого значения. А она так жестоко, столько времени платится! Никто не предлагал Тасе дружбы. Все привыкли обходиться без неё. А Наташа, Тасина соседка, стала кочевником, путешествуя по чужим партам, где случалось свободное местечко, лишь бы не сидеть рядом с ней. Оставалось пропадать в одиночестве.

Но тут произошло чрезвычайное событие, переменившее Тасину плачевную жизнь.

Дело было вечером. Все собрались у стола: Дима трудился над шахматным вариантом, Надежда Фёдоровна штопала бельё, а Тася учила историю, по пятнадцати раз повторяя каждую дату и немилосердно зевая, — когда из чёрного круга репродуктора раздался знакомый всему Советскому Союзу торжественный левитановский бас:

«Слушайте важное сообщение…»

Обрадовавшись законному поводу передохнуть, Тася отложила учебник.

«Приказ Верховного Главнокомандующего… — возвещал густой, ликующий бас. — В боях за овладение городом отличились войска подполковника Добросклонова…»

Дима вскочил, опрокинув шахматную доску.

— Мама! Мама! Слышишь?

Надежда Фёдоровна выронила шитьё и, побелев как бумага, схватилась за сердце.

— Что такое? Это папа? — не вдруг поняла Тася.

— Папе салют! Ура! Трум-ту-ту-тум! — заорал Дима. Он визжал, ходил колесом и совершенно, кажется, своротил с ума.

— Дима! Тася! Что это, Дима? — почти плача, лепетала Надежда Фёдоровна.

Зазвонил телефон. Надежда Фёдоровна взяла трубку. От волнения голос у неё перехватывало, она не могла говорить и только часто кивала. Должно быть, на том конце провода и не давали ей говорить, поздравляли и радовались. Телефон звонил весь вечер. Дима хватал трубку и с счастливым видом передавал Надежде Фёдоровне. Она снова кивала, несвязно повторяя:

— Да. Ах да! Спасибо. Ах, откуда же я могла знать? Даже и предчувствия не было.

Загремели пушки. Небо расцвело, и разноцветные звёзды дождём посыпались с неба.

Тася долго не могла уснуть в ту ночь. Она ворочалась с боку на бок в счастливой бессоннице. Мысли обрушились на неё, Тася не могла в них разобраться. Она привыкла слышать по радио, что наши войска берут города, но никогда не вдумывалась в сообщения об умелых обходах, решительных штурмах, жестоких сражениях. Как это бывает? Как?

Мама и Дима тоже не спали.

— Дима! — окликнула Надежда Фёдоровна. — А мы-то вчерашний день жили, как всегда, сели обедать, чай пили, а там…

— Я ждал, что папа станет героем и его войска отличатся, — ответил Дима.

Тася не шелохнулась. Пусть думают, что уснула. Сердце её сжималось от счастья и грусти. Милый папа!

Вглядываясь в темноту комнаты, она пыталась представить вчерашнее сражение. Почему-то оно представлялось ей ночью. Морозная ночь! И, наверное, страшная вьюга, как бывало в Нечаевке: свистит, метёт по улицам снег, заламывает в огородах рябины и кажется, крыши дымятся. Какой-то городок, заметённый вьюгой. Тася не помнит, где он на карте. Ещё вчера он был у фашистов. Женщины и дети попрятались в подвалы. Рвутся снаряды. Фашисты поджигают дома. В это время войска её отца обошли город, и — решительный штурм!

Самым странным было то, что отец казался Тасе обыкновеннейшим человеком. И привычки у него были обыкновенные. Он любил попить вволю чайку, сытно поесть, поиграть воскресным вечерком в преферанс. Он был не очень речист, но добродушен, Тасин отец, с широко лысеющим лбом и толстым, как у Таси, носом, и — она знала — любил её очень, очень! Когда мама, рассердившись из-за пустяка, начинала жаловаться, что Тася ленива, пуста, что все дети как дети, чем-нибудь заняты, а у этой ни к чему нет наклонностей, отец, обхватив Тасю за плечи, глядя с виноватой усмешкой в глаза, говорил:

«Ладно, дочка, станем и мы с тобой человеком».

Ой, папа!

Тася вообразила, как завтра в классе все будут смотреть на неё и дивиться. Вот уж, скажут, не ожидали. Но почему не ожидали?

Её бросило в жар. Вернётся папа, встретит кого-нибудь, например, Наташу.

«Вы прославленный, вам был салют, — скажет Наташа, — а Тася самая несознательная в классе, хуже всех».

«Чтобы дочь подполковника Добросклонова была хуже всех!» — возмутится отец.

«Спросите её, пусть сама во всём признается», — ответит Наташа.

— Что мне делать, что делать? — шёпотом простонала Тася.

Отец не простит ей разрыва с классом, в котором виновна она одна, и никто другой, потому что она хохотала и радовалась Федькиным стихам, где её подруг назвали мокрыми курицами.

«Завтра напишу папе и признаюсь во всём, — решила Тася. — И дам честное слово исправиться».