Семибоярщина

Толпа стояла и стала ждать ответа калужан. Солнце стало палить жаром открытое поле, но никто и не думал оставлять свое место. Все чувствовали, что их волей вершится судьба государства.

У холма подле богатырской фигуры Захара Ляпунова столпились рязанцы, подле Голицына стояли думные бояре и князья.

Так прошло немало времени. Наконец показался Терехов на взмыленном коне. Он скакал во весь дух к холму и радостно махал шапкой. Соскочив у холма, он передал ответ калужан Голицыну.

Голицын тотчас обратился к народу.

— Православные! Калужане ответили, что, как сведем мы Шуйского, они сейчас свяжут «вора» и его на Москву приведут.

— Так прочь Василия! — закричали в толпе.

— Братцы, в Кремль! — крикнул кто-то.

— В Кремль, в Кремль! — исступленно подхватили рязанцы, и все бегом бросились с поля, толкая вперед Захара Ляпунова.

— В Кремль! — кричала толпа, широким потоком потекла по московским улицам, увлекая за собою всех прохожих, и наконец морем разлилась по Красной площади пред царским теремом.

Захар Ляпунов вышел вперед и стал звать царя. Стольник, в страхе вбежав в терем, воскликнул:

— Царь! Народ шумит и тебя зовет. Выйди, а то сюда ворвутся!

Царь быстро встал, и его глаза гневно сверкнули.

— Началось! — тихо сказал он и, обратившись к стольнику, произнес: — Идем!

Быстрым, твердым шагом шел Шуйский на Красное крыльцо. Разноцветные стекла в окнах играли всеми цветами на его лице, и он был то бледен, как мертвец, то пылал, как огонь. Через окна он увидел и толпу народа, но в эту минуту она не пугала его. Он смело вышел на крыльцо и своим тонким, визгливым голосом крикнул:

— Что за шум? Зачем я вам нужен? Кто смеет буйствовать?

Царь топнул ногой; толпа всколыхнулась и сняла шапки.

В эту минуту на ступени крыльца поднялся Захар Ляпунов. Его дюжая фигура с плечами в косую сажень, с грудью колесом казалась еще массивнее в сравнении с тщедушной фигуркой царя.

Он выставил одну ногу вперед, заложил руку за поясной шнурок и громко заговорил, обращаясь к царю:

— Долго ли за тебя кровь христианская литься будет? Ничего доброго на царстве твоем не делается. Земля наша через тебя разделилась, разорена и опустошена; ты воцарился не по выбору всей земли; ты погубил многих невинных, братья твои оборонителя и заступника нашего окормили отравой.

Вся толпа онемела от страха и смущения; еще не слыхано было, чтобы так на Красной площади с царем говорили. Но при последних словах Ляпунова кто-то крикнул: «Верно!» — и толпа снова заволновалась.

Ляпунов вдруг в пояс поклонился царю и громко возопил:

— Сжалься над умалением нашим! Положи посох свой!

Царь дрожал от сдерживаемой ярости, но при последних словах не выдержал. Его глаза сверкнули, как у волка, он выхватил нож, висевший у него на поясе, и бросился на Захара.

— Как ты, навоз вонючий, смеешь говорить мне это, когда мне бояре не говорят этого? — закричал он на всю площадь.

Захар отмахнулся от ножа, протянул к лицу Василия свой богатырский кулак и гневно крикнул:

— Василий Иванович! Не бросайся ты на меня, а то как я возьму тебя — в порошок изотру!

Царь смущенно потупился. Стыд охватил его, сменяя гнев. Он закрыл лицо руками и тихо повернулся к терему.

— Православные! — закричал тогда Ляпунов, обращаясь к народу. — Не будет Шуйский царем! Соберемся вместе да подумаем, что делать. Идите за ворота Серпуховские!

И снова народ повалил за Серпуховские ворота; направились туда и бояре, и дворяне, поехал и сам патриарх.

На этом новом народном собрании решили свергнуть царя, и тот же Воротынский, шептавший Василию наговоры на Голицына, объявил ему народную волю.

Царь Василий положил свой посох и переехал в княжеский дворец.

На другой день после свержения царя тот же Терехов-Багреев скакал в Коломенское с вестью и грамотой.

«Мы своего Шуйского свели с престола, — говорилось в той грамоте, — мы клятвенное слово свое совершили; теперь ведите к нам в Москву своего вора».

Эту грамоту прочел князь Трубецкой и зло усмехнулся.

— Дурни!.. — с усмешкой сказал он Терехову. — Вы вот не помните крестного целования своему государю, а мы за своего помереть рады!

Терехов вспыхнул, словно от пощечины.

— Дважды изменники и воры! — запальчиво сказал он. — А мы-то на ваше слово понадеялись!

— Ну, ты, потише! — остановил его князь.

Терехов, как безумный, прискакал в Москву. Все заволновались, всем стало стыдно, что их так одурачили и посрамили. Многие стали жалеть Шуйского. Прежде надеялись, что с царем и «вора» не будет, а теперь и царя нет и «вор» грозится.

Шуйский ожил. Он тотчас стал подкупать стрельцов, которых в Москве было тысяч до восьми, чтобы захватить престол. Москвичей охватил страх. Грозили поляки, требуя признания Владислава, грозил «вор» со своей силой, а тут еще Шуйский готовился затеять смуту в самой столице. И вот несколько человек решили устранить его.