Ахмед взял кота, растерянно посмотрев на отца. Федор кивнул ему и усмехнулся. Ахмед замер на секунду.
– Мам… пусть это будет мой подарок, – он протянул кота Марьяне. – Не купил, так хоть заработал. Ладно?
– Ты еще спрашиваешь? – улыбнулась в ответ Марьяна. – Да это самый лучший на свете подарок!
С самого начала, с той первой минуты, когда зеленый автобус остановился у дороги – шесть дней отпуска казались целой жизнью. Но они вдруг закончились – коварно и внезапно, как тропинка перед пропастью.
Ахмед молча переодевался из домашнего в свой черно-серый солдатский комбинезон. Он и сам был весь серый. Укладывал рюкзак, затягивал ремни на ботинках.
– Сынок, ты, главное, помни – мы о тебе думаем, – произнес Федор. – Мы за тебя молимся.
– Да, пап…
– Не лезь сам никуда, – заговорила Марьяна. – Убьют тебя – никому никакого прока. Не надо геройства. Жив будь. Для нас живи, ладно?
– Ладно, мам…
Федор и Марьяна растерянно переглянулись.
– Ну, что сказать… – Федор одернул рубашку. – Будь молодцом. О нас вспоминай. Главное – вернись. Главное, живым вернись…
– Да, пап…
Все было натужно и неловко. Правильных слов для этого дня, видимо, не придумали.
– Ты, сынок, только друзьям про нас поменьше говори. Ну мало ли… у тебя папка с мамкой есть, а у другого, может, и нету… Зачем эти кружева разводить?
– Да знаю я. Подписку же давал.
– Сынок, слышишь? – Марьяна подошла к Ахмеду, глядя ему в глаза.
– Что, мам?
– Ты же опять на север? Вот возьми… Носки тебе связала. Пригодятся.
Ахмед взял носки и вдруг рассмеялся.
– Что? – заволновалась Марьяна. – Не понравились?
– Да нет… Вот эта зеленая каемочка… Нам перед базировкой на складе джемперы выдавали. Точно такая же каемочка – зеленая, с квадратиками.
– Ну, каемочки всякие бывают, – поспешно вмешался Федор. – А тут тебе не склад, это мать тебе сделала – с заботой. Так что, вот.
– Да я знаю, пап…
За калиткой просигналил зеленый автобус с военной эмблемой.
– Ну… Давайте-ка обнимемся и посидим на дорожку.
– Федь, а когда следующий заезд будет? – крикнула из спальни Марьяна, расчесывая свои красивые длинные волосы.
– По плану будет первого числа, а что? – удивленно отозвался Федор, оторвавшись от бритья.
– Хочу в Будапешт на карнавал смотаться, пока аэропорты открыты.
– Карнавал… Не о том думаешь! Лучше бы списки посмотрела. Сейчас, между прочим, второгодки поедут. Вот привезут тебе «сыночка», который тебя помнит, – а ты и ляпнешь что-нибудь. Или имя перепутаешь, или про невесту спросишь.
– Вот ты начальник, ты и проверяй, – Марьяна брызнула из флакона на ватный тампон и в очередной раз протерла лицо. Сейчас – в другой одежде и без специального макияжа – она вовсе не казалась немолодой. Совсем наоборот.
– Федь, а там мой триммер не валяется?
– Сама ищи, надоела… – Федор потрогал волосы. Смытую седину ему было немного жаль, она придавала его облику дополнительную серьезность.
Марьяна зашуршала пакетами и коробками. Потом отчетливо донеслось: «О, господи, ну опять…»
– Ну, что там у тебя?
– А ты сам посмотри!
Федор зашел в спальню и взял из рук Марьяны свернутую пополам бумагу. Развернул.
«Папа и мама, я вас очень люблю!», – было написано неровным, почти детским почерком.
Ниже был пририсован десантный штурмовой карабин, перекрещенный с розой.
Федор фыркнул, свернул бумагу надвое, потом вчетверо.
– И что?
– Да ничего! – всплеснула руками Марьяна. – Не понимаю я этого. До сих пор не понимаю. Да, конечно, солдату нужно отдохнуть, мягко поспать, вкусно поесть. Поговорить задушевно с простыми людьми – тоже хорошо. Ну, пусть даже на рыбалку сходить. Это понятно. Но зачем все эти «мама», «папа»? Что это за театр, для чего эти нафталиновые нежности. Вот скажи, зачем?
– Слушай, это не твоего ума дело. Это без тебя умные люди посчитали и решили. Так лучше. А ты работай. А не нравится – не работай. Вот и весь вопрос.
– Нет, мне бы все нравилось… Но так нельзя! Какая я ему, к чертям, «мама»? Зачем это? Что вот он сейчас думает – что я жду его? Что люблю? Да ему жить осталось от силы пару месяцев!
– Ты рот закрой, «любимая супруга», ладно? В кадровом управлении таких речистых не очень жалуют. Вали на свой карнавал.
Федор резким движением смял бумажку и бросил на пол.
– Кстати, поедешь получать разрешение на вылет, зайди в ОМТО. Скажи, что доиграются они с этими «мамиными носочками» с резервных складов. Совсем ополоумели, списанное военное тряпье предлагают за мамино рукоделье выдавать. Скажешь им, мы в этот раз еле выкрутились.
Четырехвинтовой десятитонный коптер, огибая сопки, шел на предельно малой высоте. Столь малой, что взбитые воздушным потоком льдинки стучали ему в брюхо.
Все сорок бойцов, сидящих в десантном отсеке, молчали. Не было ни шуточек, ни дежурных фраз, ни даже вздохов.
Молчал и Ахмед. Пальцы выстукивали дробь на бронестекле тактического шлема, лежащего до поры на коленях. Другая рука грела штурмовой карабин.
Уже чувствовалась сквозь обшивку дрожь от разрывов тропосферных бомб, и было слышно, несмотря на шум винтов, как впереди визжат реактивные снаряды.