Семьи.net (сборник)

Коридор у нас узкий. Жена выглядывает из-за моего плеча и дышит мне в ухо. Для меня не секрет, что Юру она недолюбливает по той причине, что он слишком непредсказуем, эксцентричен и вдобавок плохо на меня влияет. Дурное же его влияние заключается в том, что с ним вместе мы раз пять (не считая студенческих лет) напивались вмертвую. Но как бы ни относилась к нему моя жена, Юрий ничего не замечает. Он слишком широкая натура, чтобы переживать, как кто к нему относится, к тому же в нем живет глубокое убеждение, что он просто не может не нравиться.

Зарайский ослепительно улыбается, и нас накрывают волны его обаяния. Интуиция записного симпатяги подсказывает Зарайскому, что первым делом нас надо рассмешить, и тогда смех примирит нас с его неожиданным появлением. Он слегка напрягается, и вот в нашем темном коридоре словно вспыхивает яркое солнце. Дверной проем моментально становится рамой парадного портрета, который называется: «Явление Ю. Зарайского простому народу».

Убедившись, что мы получили должное удовольствие от лицезрения его особы, Юрий без церемоний протискивается в квартиру и начинает меня обнимать. От его усов пахнет красным вином и табаком, а сам он похож на большего, лохматого, дружелюбного пса.

– А ты, Петруччо, собака такая! Неужели не рад увидеть своего друга перед концом света?.. Ниночка, сокровище мое, позволь поцеловать твою ручку! Какие у тебя духи – шик! Вы уж простите, что мы без приглашения. Оказались на соседней улице, как тут не зайти? Если помешали, только скажите, мы сразу уйдем… – басит Юрий, и все его слова сливаются в единое доброжелательное мурлыканье.

Зарайского можно не любить издалека, когда он отсутствует, когда же он рядом, сердиться на него невозможно. Почти сразу мне становится совестно своего первоначального нерадушия, и я говорю:

– Да ладно вам, ребята! Что за ерунда! Проходите на кухню. Закусим, выпьем и вообще…

На лице Зарайского появляется такое выражение благодарности, что будь у него хвост, он бы наверняка им завилял. Пока мы идем по коридору, Юрий, уже совершенно освоившийся, болтает без умолку, одновременно ловко руководя перемещениями своей спутницы.

– Это, брат мой, судьба, тут уж никуда не денешься. И вообще, думал ли ты, Петруччо, что я припрусь к тебе встречать конец света?

– Вообще-то у меня было такое предчувствие. Если уж конец света, то финиш по полной программе, – говорю я. Мне не нравится, что Зарайский называет меня Петруччо. Петруччо – это мое институтское прозвище, но не от имени, а от фамилии Петраков. Я его терпеть не могу. Просто ненавижу. И Зарайский об этом прекрасно знает.

На кухне Юрий лезет в пакет и широким щедрым жестом выкладывает на стол буженину, красную и черную икру и бутылку дорого коньяка «Хеннеси».

– Забавная штука! – рассказывает он. – Магазины-то почти все работают. Заходим по дороге в один, а там тетка за прилавком стоит. Я все это взял и шутки ради ей говорю: «А без денег дадите? Все равно уже конец света, не пропадать же коньяку!» А она как взвилась: «А ну ложь, кричит, все на место! Много вас таких умных!» И пошла-поехала. Едва ее успокоили. Расплатились, покупки взяли и вон из магазина. И что ты думаешь? Понимаю, что она меня рублей на двести обсчитала! Ну, думаю, молодец баба! Уж и не потратит, а хапает!

Зарайский рассказывает, а сам зорко поглядывает на меня. Я достаточно хорошо знаю его, чтобы уловить в нем какую-то затаенную мысль.

– Чего тебе надо? – спрашиваю я его немного погодя, когда мы отходим к окну.

Он краснеет, оглядывается на свою подругу, а потом, отвернувшись к окну и не глядя на меня, начинает шептать:

– Слышишь, старик, тут такое дело… Я понимаю, что неудобно просить… но выручи в последний раз. Пойми как мужчина мужчину… Мы заглянем в вашу комнату, ненадолго, минут на двадцать?

– Зачем? – не сразу понимаю я.

– Ну как зачем… Ты же не маленький. Все как-то так сложилось. На улице грязь, гостиницы закрыты, а ко мне мы уже не доедем… Я бы не просил, но сам понимаешь: тупик…

– Ты что, спятил? Сейчас? – спрашиваю я.

– А что? – удивляется Юрий. – В последний-то раз?

Я смотрю на Зарайского и вижу на его лице искреннее обиженное недоумение, словно у собаки, которая не понимает, почему ей не дают кость, если сами ее не едят.

– Черт с тобой! – говорю я. – Иди!

Зарайский на мгновение благодарно стискивает мне запястье, опасливо косится на мою жену и тянет свою спутницу за собой. Та не понимает, чего он хочет, но все же идет.

– Вы куда? Ванную показать, да? – моя жена делает несколько недоуменных шагов следом, но я удерживаю ее за локоть.

– Не надо, оставь… Пусть побудут вдвоем.

– В каком смысле? – не понимает жена.

– В буквальном. Люди хотят побыть вдвоем… в последний раз, – объясняю я.

Лицо у моей жены вытягивается. Как пума она бросается к дверям, но я ловлю ее за локти и вношу в кухню.

– Стоп! – говорю я. – Что за глупое ханжество? Ты же не настоятельница женского монастыря!

– Мне плевать на их инстинкты, но это наша квартира! – клокочет жена.