Семейные тайны

- Какой тебе испечь торт? - спрашивает Алия. И называет имена великих полководцев.

- Тебе особенно удается… ну, коржи, и вместо заварного крема - надо же: запомнил! - сметана с орехами!.. Чудо-торт! В пику 'Наполеону!..

- Кутузов?

- Да, да, он самый (как забыть такое?). А еще коктейль!

- Разве тебе можно коктейль? - спрашивает Алия и уже жалеет, что спросила, напомнила о болезни. А он уже в новой своей стихии: о единстве рода толкует. И видится ему, как с портрета, который сам и обнаружил в давние юношеские годы, Кудрат-киши оглядывает довольным взглядом родню, хотя в уголках его рта недоумение: зачем оторвали от группового любительского снимка, где он в окружении боевых друзей,- загнали в раму с золочеными завитушками, будто он бек какой.

- И Асию непременно надо под общее крылышко, хватит ссориться. Я заставлю всех вас крепко-крепко обнять ее, да, да, и тебя, Хансултанов! Мы должны показать! - И пошло: встал на привычную колею, и плавно покатился фаэтон. Любит Махмуд иногда пощеголять, особенно как гости приедут: покатает их на фаэтоне по набережной, угостив предварительно в келье караван-сарая, превращенного в шашлычную, а те любуются, как ожила старина, потом посидят еще в чайхане у крепостной стены (Махмуд, увы, больше не увидит Джанибека), и терпкий чай обжигает язык.

Об Айше б надо сказать, но что? И без того ясно: она почти глава, хотя утрачено что-то важное, и поредели ряды, и жаль, что с Бахадуром пока не выгорело.

- Но ты многого не знаешь,- это Айша Махмуду, и судишь поспешно (к тому же отменили ношение портретов в праздничные дни!).

Легок на помине Бахадур: он только что проехал мимо, подумав, очевидно, мельком о зяте, и одна из волн его эйфории проникла в клинику, уловленная Махмудом, и взгляни он на улицу с той застекленной площадки, откуда звонит из телефона-автомата, непременно б увидел дерзко обгоняющую другие машины "Волгу", нет-нет, не зеленую, ее Бахадур давно с выгодой продал, купив новую, а потом и вовсе поменял то ли на японскую, то ли еще какую, кажется турецкую, собранную по американской лицензии, но редко выводит из гаража, чтоб не сглазили, и пользуется служебной, которая положена ему по штату (и сэкономил при этом на шофере).

Допустимые на проспекте скорости, как известно, высокие, и Бахадур позволяет себе чуть-чуть ее превысить: в Аббасидах жив и никогда не погаснет дух лихачества. Спешит туда, где неистовый рев толпы, о чем уже было, и крылья лидерского восторга… но о том, кажется, тоже было,- так и живем-качаемся, от Джанибека к Джанибеку, недавно выглянувшему из норы, где в ожидании своего часа он копил силы. Свежий ветер воли вскружил голову, былая энергия взбурлила в нем. "Нет, рано меня хороните!.." - и он не спеша двинулся к толпе, а пока шел, негодование ее, "явился, дескать, не запылился!" точно по волшебству, сменилось недоумением, оно, в свою очередь, вытеснилось удивлением, и уже любопытство движет ею, не терпится узнать: "А ну, что нам скажет?.." И он будит в ней прежние инстинкты, подчиняя собственной воле,- пошли за ним, признав в нем атамана, и длинный такой хвост стелется и петляет (съемки с вертолета), а как остановка в пути, волокут ему под ноги откормленного барана,- свалят и зарежут, принося в жертву (и крепя веру), и прямо в верха, где ждут - не дождутся, наслышанные о триумфальном шествии.

И уже скачет через… кого же? Расул лишь на миг блеснул и был отброшен, потом пошли мал мала меньше с кругленькими глазками да пунцово-алыми губами, и узкая полоска лба белеет меж чуть седыми волосами и густыми черными бровями, а Бахадура по опрометчивости Джанибек не принимает всерьез, но именно он, как сказывает новомодный непальский астролог, имея в виду Скорпиона ("Вперед, и никаких сомнений!"), вынырнет нежданно сбоку, дождется своего часа,- аксакалы, точно мамонты, вымерли в одночасье, и выбор пал на Бахадура, ибо на оскудевшей этой земле ставить было не на кого.

А Махмуд говорит, и на сей раз ему Агила жаль - оторвался от родового дерева, зазеленеет ли ветвь или засохнет, лишенная корней, вспоминает Махмуд где-то читанное (у Аскера Никбина, кажется).

И про Ильдрыма вспомнит как о чем-то далеком, были мы молоды, полны сил, собирались и кутили, мечтали и надеялись, да, да, интриги, борьба, коварства, разгадывание чужих козней и упрежающие удары, чтобы вышибить соперника из седла, ох, и погубит нацию зависть к удачливому, заарканить, ссадить с коня, запутать и ославить, еще и еще о нации, любили и ревновали,- что ни говори, а прожили мы наполненную жизнь, черт возьми, прав я, Аскер? И ты, Хансултанов, мен олюм, да умру я, скажи, прав я или нет?

- Прав ты, прав, а как же?

- …пусть каждый,- какие-то помехи в трубке,- …и сообща исцелимся,- в наивной вере, что когда-нибудь о нас услышат: есть, мол, на этой земле народ; и славен он именами…- говорит, пока не израсходует привычную норму слов (и пафоса). И плачет в трубку, расставаясь с родней и не слыша частых гудков.

20